Клад - Алан Георгиевич Черчесов

в клыки да и вплавь отсылает назад. Что ж такое, дивится хозяин, вроде прыснулся в воду и даже достал, а принес мне корягу гнилую?

Чтоб не портить себе репутации, исполняли подельники трюк не подряд. Только смоют легавки сомненья прилежным трудом, Панайот навещает крастелем кустарники. Тем себя над людьми и забавил. С остроумных его авантюр прибавлялось к доходам на толику – капитал никакой, баловство да разменные мелочи. Но такие, что стоили громче монет, прибавляя усладу крамолы к его сокровенным тщеславиям: заработать на глупости ближних – ведь это для наших амбиций вкуснейшее самое лакомство!

Вот оно и застряло взадых Панайотовой глотки, когда пораскрылись его бутафории.

Тут смешное тебе расскажу: погорел удалец на пустяшном поносе. Да еще не своем, а чужом! Одного из стрелков прихватила невмочно внезапность, и забрел он в стеснительных корчах аккурат к присвоительным зарослям. На фатальном на этом расстройстве Панайотовый бизнес и скрякнулся. Понамяли пройдохе бока и в добавку к физическим ранам поделёжками псарню разграбили. Оттого и отправился клады на Янтре[36] выглядывать.

Чуть Гергана почила, домишко худой, перекосный, с грехом пополам аромуну[37] какому-то сбагрили. Ночь грузились в телегу взаимным ворчаньем и скарбами, хомутали мосластую клячу, струнили в поджопы сынов, мельтешили приказами Цанку, в перекур осушили с Бодуркой бутылку вина – на приманку грядущего счастья, после Ловеч ругательством прокляли и по бледной заре к сиротливым племяшкам на общие жизни поцокали. До того Панайот оттоптался в потемках по вымершим улицам, перепелочным свистом по лающим будкам проветрился и вернул себе в сдачи с репрессий двух памятных псин: Следопытку, любимую суку, да кобеля беззаветного, Чуя. Тот ремень перегрыз, эта веревку в растрепы забросила – так потом и бежали десятками верст за удачей своей и хмельными колесами. Остальные собачки по ним кто из клетки скулил, кто буянил бесплодно, цепями к разлуке прикованный…

Потому-то следили за Вылко посменно лишь двое хвостатых разведчиков. Может, было бы больше, добились бы все-таки толку. Чтобы волка стравить под прицел, тут не меньше чем стая нужна. Куда там охотиться парой на дьявола смурого!

Походил он с недельку растяпой, а после обоих угробил.

Сперва не пришла Следопытка. Панайот поискал, порасспрашивал – тщетно. Наутро пустил безутишного с вечера Чуя. Пес всю ночь дураком проскулил да щеночком прищимным протявкал, а из шлейки достали, метнулся зигзагом на улицу. Посмотрели за ним и не поняли: вроде даже кофейни в побежке не взвидел. Заместо кругов и петляний через мост подвесной застремглавился к роще. Панайот проводил его зреньем потухнувшим да и сетует склочнице заспанной: «Оглоушенный я со вчера замешательством. Не бывало такого, чтоб сука до бунтов мое обученье ослушалась. Иль на течке свихнулась до полных потерей сознания?» – «Кабы не было вывода хуже, – сгущает туманы Бодурка. – Замотал старый хрыч ей чутье, взбаламутил нечестно отзывчивость. Залучил на пропажу животное. Коли так, чем же нам от себя соответствовать?» – «А насильными, сладкими пытками, вот чем! Подтвержденье найду, на колбасы разделаю свинтуса! Покуда душонку от мяс соскребу, заодно и о кладе расколется». Не успели вскипеть кровожадностью, кобелек уж обратно пылит. В двор влетел, а оттуда – в загон. Мельтешит по углам и трясется запуганно. Панайот лишь подался к нему, тут же скоком отпрянул в смущениях: «Вишь, каков обормот, на меня, етить-мать, покушается! Точно беса в лесу заглотнул. По такому бесчинству приспело и мне ту вадливую рощу обследовать».

Взял в прогулку ружье, Арнаута и Вылку: прилипай поразмяться, мол, белок с ладошек покормим. Вдруг устроил засаду чертяка не токмо зверям, но и справным, заманчивым людям? А раз так, пригодится на тропках тернистых ручная заложница.

Глубоко не вошли и увидели: кровь по травке накропана, дальше обильными брызгами к ямке пятнеет, ну а в ямке той – красная клякса и шерсть. Рядом плещется речка, качает волной Следопыткину рваную голову. Закричала девчонка, в мурашках костит Панайота: «Ты почто меня в ужасы выдернул? Я ж с младенства кровей не терплю! От своих неуклюжих царапин изнанкой сорю, здесь же вон что закланьем наделалось!» – «Несуразный какой-то лесок, – тычет дулом в разъятую шерсть Арнаут. – До прогалин волками кишит, что овчарня кусачими блохами. И чего в этой роще дурында завра́лась плутанием? Али томилась несносно любовями?» – «В прошлый месяц клыки поменяла, – объясняет ему Панайот, сам внимательно шкуру валяет, к ней в заплетку тяжелыми думами строится. – В ражи, правда, еще не входила. И потом, Чуй на что? Не скажу, чтобы в пылкости снюхались, но и тоже – отвратов по их обоюдностям не было». – «Непонятная, стало быть, каверза. Что́ ей здесь-то в свербеж примерещилось, а?» – «Что-то, значится, суку в деревьях прельстило. По принюшным следам выполняла намедни задание, ну и, видно, по энтому делу покончилась». – «Ты про что это, дядя, загвоздки втыкаешь? – разогнулась от тошностей Вылка. – И какое такое ей было задание?» – «Да морока не так чтобы сложная: исподтиха волчар по хвостам тормошить. Оплошала наивка, в себе сохраниться не справилась». – «И на что тебе волки сдались? – изумляется в рост Арнаут, покась Панайот остается осваивать шкуру на корточках. – Аль мехами разжиться прикидывал?» – «Что-то вроде того, – наклоняется пристальней тот. – Токмо волк повстречался нам дюже матерый. Погляди, как задрал. Будто срезал башку ей мясницким ножом». – «Может, то и не волк был, а подлинный гад человечий? И по тулову вон как начертано, все одно жилорезом в линейку писал». – «Иль по памяти прочной, бывалошной». – «Это что же здесь, дяденьки, с нами негоже содеялось? – сокрушается всхлипами Вылка. – Как нам можно такое свободно обмысливать! Сам сказал же, что волк, а теперича ранишь меня недайбожным намеком. Побегу я отсель. Не до белок совсем мне оно». Панайот к ней мелькнулся рукой, за споткнувшийся шаг укротил, на помятую травку сронял и за юбку в резоны притягивает: «Погоди. Лучше вместе пойдем. Вместе – оно по угрозным лесам безопасней, племяша, покойнее… Подсоби-ка ей встать, Арнаут». Тот ее приподнял, намотал на кулак белокурые косы и вздыхает девице на ухо сочувствием: «Ты до срока за деда не бойсь. Сперва мы вопросом его угостим, а решение примем потом, по его неповинным признаниям».

Ошибался солдат, предвкушал, что до клада рукой уж подать: Вылко шкурой собачьей прижать да личину сорвать – вот и всё покутить им сейчас представление…

Обстругали сосновую ветку, из речки башку насадили, в лопухи замотали и стёжками в город направились. Как добрались во двор, видят, бабы шеренгой стоят. «Вы чего это смотры затеяли? И об чем ваши глупые слезы наляпаны?» – «Нас из