Собрание сочинений в десяти томах. Том 1 - Юзеф Игнаций Крашевский

и мне что-то обдумать и предпринять; мне также хочется показать, что я недаром ем ченстоховский хлеб.

— Ну, а я что же буду стоять сложа руки, ведь я тоже на что-нибудь, может быть, пригодился бы!

— Хотите, чтобы я вам рассказал? Скрывать я не думаю, но сразу скажу, что вы принуждены будете остаться в обители, — сказал Замойский.

— О! Вы куда-то отправитесь? Смотрите!

— Я делаю вылазку.

— Как это? Среди белого дня?

— Среди белого дня, — как бы торжествуя, проговорил Замойский, поднимая высоко голову, как будто говорил: а что, видишь, каков я!

Чарнецкий нахмурился, встряхнул головой и подкрутил усы.

— И ксендз-приор знает об этом? — спросил он.

— Еще нет; я думаю, что он был бы против этого, но я набрал отважных воинов и в полдень думаю двинуться.

— Да? — повторил несколько раз Чарнецкий. — И без меня?

— Вспомните и вы, что меня так же с собой не взяли; я могу погибнуть, на вас возложена охрана целого монастыря; невозможно, чтобы мы оба действовали. Будьте же справедливы, вы свое уже сделали, теперь и я попробую шведского мяса.

— Да! Да! Больше ни слова, — неохотно ворчал пан Петр. — Прекрасно обдумано. Разумно, но отстранять меня от участия в этом деле, пан мечник, это не по-товарищески. Нет!

— Прости, пан Петр, не сердись, — сказал Замойский, — вы лучше всего понимаете, что это за мука сидеть в укреплении, смотреть на шведа и не трогаться с места; вы свое уже сделали!

— Ба! Когда это было! — воскликнул Чарнецкий. — И наконец, я делал вылазку ночью, мы подкрались, как разбойники, а тут — днем! Ай, ай, мечник! Чертовскую штуку вы сыграли со мной, а я был дурак, не догадался.

Замойский потирал руки от удовольствия и смеялся очень охотно и вообще был так рад, что дрожал, как дитя, которому отец привез новую игрушку; напротив, пан Петр ходил нахмуренный и обиженный, хотя старался скрыть это, насколько был в силах.

В это время подошел приор и внимательно поглядел на обоих.

— Что это, пан Петр, вы так косо поглядываете, а пан мечник чего-то смеется?

— Великое дело! Я устраиваю банкет и никого не попросил. Вся моя надежда на вас, отец приор.

— Но что ж это такое?

— Спросите, что он замышляет.

Замойский уже сам подошел к Кордецкому.

— Вот я немного подшутил над паном Чарнецким; ему хотелось бы все самому сделать, но тут кое-что устроилось и без него, вот он этим и недоволен.

— Но в память ран Христовых не следует быть таким завистливым.

— Но я ничего не понимаю, — сказал недовольно приор.

— Ну, теперь уж дольше нечего скрывать: сегодня в полдень я делаю вылазку на шведов; люди готовы, все предусмотрено; нагрянем, как гром, на работающих над подкопами, может быть, достигнем орудий, чтобы их заклепать, как это сделал пан Чарнецкий; что ни попадется в руки, изрубим и возвратимся.

Кордецкий стоял, удивленный таким смелым планом, а Чарнецкий тихонько повторял:

— Черт бы его взял! Днем! Днем!

— Но ведь это очень рискованно, вы можете погубить и себя, и всех воинов! — воскликнул приор.

— Напрасно вы будете меня отговаривать от этого; все готово, обдумано и случится так, как я говорю. Шведы тоже этого не ожидают; увидите, что все удастся.

— Эй, пан мечник, воздержитесь от этого.

— Я обдумал и сделаю, — сказал Замойский.

— Кроме того, — отозвался пан Петр, — и меня не хочет брать с собою.

— Если мы погибнем или будем взяты в плен, то кто будет руководить обороной обители?

— Обоих не пущу, — решительно прервал приор, — это напрасно!.. Достаточно, что один подвергается опасности. Но пожалейте себя, пан мечник, подумайте.

— Обдумано!

— А шведы?

— Я прошу не колебать моего мужества, — прервал Замойский. — Чтобы я не сделал вылазки! Достаточно я сидел сложа руки.

Приор поднял глаза к небу, вздохнул и растроганно обнял Замойского.

— Да благословит тебя Бог, вдохновивший на такое смелое предприятие! — воскликнул приор. — Почему Польша так мало имеет таких сынов! Пригодились бы они в эти дни равнодушия. Увы! Такие люди являются исключениями.

Замойский прервал настоятеля и воскликнул:

— Пан Петр, вы приготовьте заранее пушки, и если за нами будет погоня, то примите шведов внимательно, как гостей, не жалейте пороху.

— Я это понимаю, — ответил Чарнецкий, — но я вам все-таки не могу простить, что вы не хотите меня взять с собой!

— Пан Петр, сами видите, что это невозможно.

Еще несколько минут продолжался разговор, потом Замойский тихо собрал храбрых людей, осматривал их и давал им приказания. Ничего не зная об этом, шляхта смотрела с удивлением, не в состоянии понять, к чему делаются такие приготовления.

В полдень через фортку с восточной стороны, хорошо укрытую во рву и заваленную камнями, вышел отряд из ста пехотинцев-добровольцев к земляному валу. Замойский ожидал, пока шведы отправятся обедать. Как только это случилось, а шведы, ни о чем не догадываясь, ослабили вследствие недостатка пороху огонь, который долго нельзя было поддерживать, рейтары и пехота двинулись к лагерю; наступило обычное время отдыха.

Замойский спустился к окопам, где его ожидали уже вооруженный сын и жена. Прощание было краткое, но очень трогательное. Молча поцеловал в лоб мечник свою жену и с веселой улыбкой сказал:

— С нами Бог, моя дорогая, не беспокойся; кого Всемогущий захочет спасти, того спасет. Прежде всего надо исполнить долг!

— Боже сохрани, чтобы я тебя отвлекала от исполнения долга, — проговорила пани Замойская с мужской отвагой, — сожалею, что я не могу разделить с вами опасности. Однако, помни, что имеешь жену и сына. Не слишком горячо принимайся за дело. Ты нужен как здесь, так и везде. Не подвергайте себя большой опасности, не подвергайте, — говорила жена мечника дрожащим голосом, всхлипывая и стараясь скрыть свои слезы. — Позаботься о Стефане, он еще молодой и неопытный. Да хранит и благословит вас Бог и приведет к желанной цели.

Сказав это, жена мечника упала на колени, склонив голову, и молилась. Замойский в молчании прошел через фортку, и приор благословил его именем Бога Авраама и Иакова. О, нужно было видеть эту картину простой, но удивительной красоты, молитвы и мужество женщины, ясный, но растроганный взгляд приора, серьезное лицо жены мечника, горевшие глаза Стефанка, чело героя предводителя и слезные взгляды честной женщины, которая все, что было дорогого, приносила в жертву Богу. Нужно было видеть всю эту картину, заключенную в тесную раму маленькой фортки, скрытой от взора посторонних зрителей, чтобы понять торжественное значение всего происходившего.

Пан Чарнецкий стоял в стороне и повторял полусердито, полурадостно:

— Днем! Днем! Он надул меня, но я отплачу, увидим! Можно легко