Мертвое море - Тим Каррэн

Кук увидел ее, как и все остальные, только он смотрел на вцепившиеся в перила руки: это были не руки вовсе, а бесцветные колючие когти.

Затем туман поглотил ее вместе с «Циклопом», словно похоронив под мглистым саваном.

— Что… Господи Иисусе… что это было? — спросил Менхаус.

Кук покачал головой.

— Гребите, — сказал он. — Просто гребите, не останавливаясь.

Туман становился все гуще, а силы людей были на исходе.

От бесконечной гребли они уже не чувствовали рук, но то была приятная усталость: физическое истощение, которое они не испытывали уже много дней, сейчас было для них в самый раз. Мужчинам слишком долго приходилось выдерживать психологическое напряжение, и теперь их тела радовались, наверстывая упущенное.

Они углублялись все дальше в водоросли, не встречая на пути ничего, кроме следов кораблекрушения: обломков дерева и того, что когда-то могло быть обшивкой сидений. Возможно, эти вещи были с «Мары Кордэй», а может, с другого корабля.

Туман, густой, как хлопковый пух, никуда не исчезал. Он расползался во все стороны и вздымался непроницаемой грязно-желтой пеленой и сверкающей белой парусиной, сочился, как болотный газ, кипел, пульсировал, варился в торфяной дымке — лоскутное одеяло из грязной мешковины и заплесневелых полотнищ, без конца и без края. Джордж наблюдал за тем, как туман шевелится, дышит и вьется, полный воронок, завихрений и тайного мрака, — забродившая эссенция чего-то питающегося собственным разъеденным, дымящимся костным мозгом. Он чувствовал канализационный смрад затопленных стоячей водой полей и забитых гниющими листьями водохранилищ.

Мерзкое зрелище: туманная пустыня, которая могла поглотить заживо, скрутить и постепенно задушить своей дымящейся тканью.

Когда туман сгустился, вокруг стало темнее. Так они поняли, что наступает ночь или то, что считалось здесь ночью. Какое-то время еще было светло: туман и море заливал грязный свет, напоминавший скорее о дождливом сером вечере, чем о солнечном дне. Но даже он исчезал. В тумане зарождалась тьма, ползучий мрак, и свет меркнул.

Надолго ли? Вот вопрос. Сколько здесь длится ночь и как долог день? Должен же быть в этом какой-то ритм, закономерность. Гослинг сказал, что единственный способ, по которому он определяет время, — потребность в еде и воде. Если учесть количество оставшихся запасов, они плутают в тумане уже четыре дня.

Четыре дня. Господи.

Джордж помнил, что в первый день было темно и единственным источником света служил туман. Наверное, тогда была ночь, хотя и не такая темная, как дома. Если первый день оказался ночью, а три последующих — днем, значит, темно будет еще несколько дней?

«Я застрял в каком-то гребаном фильме Роджера Кормана, — подумал Джордж. — Или, может, в «ящике Скиннера». Крысы бегают по лабиринту, где достаточно пищи и воды, чтобы не умереть с голоду, а висящий перед ними кусочек сыра не дает их мозгу превратиться в кашу. И этот кусочек сыра — наша надежда обнаружить сушу или другой корабль. Подойдет и то и другое, просто чтобы ступить на что-то твердое и достаточно большое и не думать о том, что ты застрял в мертвом море».

Когда накатывает отчаяние, человеку не так уж и много требуется для счастья.

«Но никто еще окончательно не спятил, — успокаивал себя Джордж. — Не настолько, чтобы вскрыть себе горло. Пока еще нет. Да, Поллард немного не в себе, но это же совсем другое, верно?»

Он знал, что прав, но безумие наступало: Джордж читал это в глазах своих спутников, как и они — в его. Оно ждало их где-то там, впереди. Они не могли плыть в этом мраке вечно, в противном случае недостаток пищи и воды будет меньшей из их проблем: куда неустойчивее разум. Рано или поздно туман их задушит.

Джордж смотрел на море, покрытое склизкой пленкой гниющей органики. Со всех сторон над водой выступали огромные плавучие острова из водорослей. Да, в конце концов каждый из них лишится рассудка, а может, и тела их будут мертвы. Одному богу известно, какими ядовитыми испарениями они тут дышат.

Джордж сидел и чувствовал, как на него наваливается сон. Он посмотрел на тыльную сторону ладони, заметив, что на нее падает свет: тусклое, грязное свечение исходило не от тумана. Джордж не мог понять, сколько времени он провел, неосознанно за ним наблюдая.

Он поднял голову и увидел источник света, как и остальные. Мужчины озадаченно уставились на то, что нависло высоко в небе.

— Будь я проклят, — произнес Маркс.

Над туманом, затянутая дымкой и размытая, но все же хорошо видимая, появилась луна. Точнее, две луны. Первая, казалось, была прямо над ними, гораздо крупнее той, что они видели дома, размером с обеденную тарелку и цвета свежей крови. Другая, позади, была маленькой, грязно-желтого цвета, как старая монета, вытащенная из трещины в тротуаре.

— Черт, — выругался Кушинг.

Гослинг с Чесбро уставились на луны, словно зачарованные дикари, разглядывающие лик — или лики — божества. Поллард в страхе отвернлся.

Джордж смотрел вверх, ошарашенный, широко раскрыв глаза, и на мгновение ему показалось, что это вовсе не луны, а глаза какого-то гигантского туманного лица. Но это были луны, чуждые и жуткие, но все же луны, спутники, застрявшие на орбите неведомой планеты.

— Что ж, теперь все ясно, — сказал Маркс. — Мы вовсе не в гребаном Мексиканском заливе.

Услышав эти слова, Джордж рассмеялся. Самым ужасным было то, что он уже не мог остановиться.

Они плыли сквозь водоросли уже несколько часов или, возможно, дней, недель, а то и лет. Время, сжатое, расплющенное и вытянутое, невероятно изменчивое, то текло мучительно медленно, то бежало головокружительно быстро. А может, время и не двигалось вовсе. Может, оно застыло. Умерло, разложилось, как и все остальное.

— Наверное, нам все это мерещится, — произнес Джордж.

Они снова гребли, пробираясь через вязкое море и густой, зловещий туман, клубящуюся массу токсичных испарений, которая стелилась над плотом и шлюпкой, вилась щупальцами, словно пыталась задушить, заползти в горло и свить внутри гнездо.

— Что такое, Джордж? — спросил Гослинг, работающий веслами у него за спиной.

— Ничего. Просто мысли вслух.

Джорджу нравилось держать весло, которое казалось продолжением его собственной руки. С ним приятно было бросать вызов мертвому морю, бороться и, возможно, брать верх с помощью воли, упорства и трудолюбия. И когда усталые мышцы ныли, пульсировали, как туго натянутые канаты, силы горели, словно топливо, и это было замечательно. Тогда у разума не оставалось энергии на фантазии и кошмары, от которых стынет кровь.

Вот почему ему нравилось держать весло и хотелось бы взять второе.