Утерянные победы. Воспоминания фельдмаршала - Эрих фон Манштейн

После тяжелого заболевания и отпуска он снова прибыл в свой любимый полк, сражавшийся в составе 16 армии южнее озера Ильмень. Я имел радость увидеть его, когда он ненадолго побывал у меня в моей командирской машине во время сражения у Ладожского озера. После этого я видел его еще раз, когда я 18 октября навестил своего друга, генерал-полковника Буша, в штабе 16 армии. Он пригласил на вечер Геро, и мы весело провели время вместе с Бушем и моим любимым адъютантом Шпехтом, который погиб несколькими днями позже.

Утром 30 октября 1942 г. мой верный начальник штаба генерал Шульц, преемник Велера, после доклада утренней сводки сообщил мне, что мой сын Геро погиб прошлой ночью от русской авиабомбы. Будучи в своем батальоне офицером для поручений, он в этот момент шел на передний край, чтобы передать приказ одному командиру взвода.

31 октября мы похоронили моего дорогого сына на берегу озера Ильмень. Дивизионный священник 18 мотострелковой дивизии, Крюгер, совсем в духе нашего сына, начал свою речь следующими словами:

«Он был рядовым лейтенантом пехоты».

После погребения я на несколько дней вылетел домой, к своей дорогой жене, которая особенно любила этого нашего сына и заботилась больше всего о нем, доставлявшем нам только радость, хотя и перемежавшуюся иногда заботами из-за его недугов, которые он мужественно переносил. Мы вложили его душу в руки божьи.

Геро Эрих Сильвестр фон Манштейн, как многие, многие молодые немцы, погиб перед лицом врага, как храбрый солдат. Профессия офицера была его призванием. Он прошел свою жизнь, хотя и молодым, но с удивительной зрелостью взглядов! Если можно говорить о благородном юноше в настоящем смысле этого слова, то он был именно таким, причем не только по своему внешнему виду – высокий, стройный, хрупко сложенный, с продолговатым, благородным лицом, – но, прежде всего по своему характеру, убеждению. В этом юноше не было ничего фальшивого. Скромный, любящий, всегда готовый помочь, серьезный по своим взглядам, но одновременно и веселый, он испытывал не честолюбие, а только чувство товарищества и больше того – чувство любви к людям. Его мысли и душа были открыты для всего доброго и прекрасного. Он был потомком многих поколений солдат; но именно благодаря тому, что он был вдохновенным немецким солдатом, он был благородным человеком в подлинном смысле этого слова, человеком и христианином.

В то время как я после похорон Геро находился в Лигнице (Легница), штаб 11 армии был переведен из района Ленинграда в группу армий «Центр», в район Витебска. За несколько недель пребывания в этом районе не произошло существенных событий, достойных упоминания. Прежде чем возникла реальная возможность использования штаба 11 армии против ожидавшегося русского наступления, события на юге Восточного фронта повлекли за собой необходимость использования его в новом месте и для решения новых задач.

20 ноября в штабе армии был получен приказ о том, что мы в качестве штаба вновь создаваемой группы армий «Дон» должны принять на себя командование участком фронта по обе стороны от Сталинграда. Я с начальником оперативного отдела полковником Буссе находился в это время на участке фронта в корпусе фон дер Шевалери и задержался там, так как полотно железной дороги оказалось взорванным партизанами. Из-за действий партизан в этом районе можно было передвигаться либо в бронированных машинах, либо в специально охраняемых поездах.

Стояла нелетная погода, поэтому мы выехали 21 ноября из Витебска железной дорогой и вновь были задержаны, так как дорога была повреждена взрывом мины. 24 ноября, в мой день рождения (мне исполнилось в этот день 55 лет), мы прибыли в штаб группы армий «Б», занимавшей еще наш будущий участок фронта. То, что мы узнали здесь о положении 6 армии и об обстановке на примыкающих к ней фронтах 4 танковой армии и 3 и 4 румынских армий, будет рассказано в главе «Сталинградская трагедия».

С назначением на должность командующего группой армий «Дон» я впервые оказался в непосредственном подчинении Гитлера как главнокомандующего вооруженными силами и сухопутными силами. Только теперь я получил возможность по-настоящему узнать и оценить то, как он пытался наряду с управлением государством выполнить задачу полководца. До этого времени я наблюдал его влияние на управление войсками лишь издали, а не непосредственно. Ввиду обстановки строгой секретности при решении всех оперативных вопросов я не мог составить себе собственного обоснованного мнения о Гитлере.

Во время польской кампании нам остались неизвестными случаи вмешательства Гитлера в руководство сухопутной армией. Во время своего двукратного посещения группы армий Рундштедта он внимательно выслушал наш доклад об обстановке и о намерениях штаба группы армий, согласившись с нашими соображениями без всяких возражений.

О плане оккупации Норвегии никому из посторонних не было вообще ничего известно.

Позиция Гитлера в вопросе о наступлении на западе была уже подробно изложена. Конечно, было достойно сожаления, что в этом вопросе он нисколько не считался с ОКХ. Во всяком случае, необходимо признать, что его концепция активных наступательных действий на западе была с военной точки зрения принципиально правильной, хотя и не в отношении намечавшегося им первоначального срока. Конечно, оперативный план наступления, проводившегося по его приказанию, был в основных чертах составлен им; правда, как уже указывалось выше, этот план едва ли мог привести к решительному успеху. Видимо, вначале он сам не верил в возможность достичь успеха в том объеме, в каком он потом фактически был достигнут. Однако, когда штаб группы армий «А» представил ему оперативный план с изложением подобных возможностей, Гитлер сразу ухватился за него. Он сделал его своим собственным планом, правда, с известными оговорками, в которых уже проступала боязнь риска. Его кардинальная ошибка – приказ остановить танковые соединения перед Дюнкерком – не была в то время очевидной для непосвященных, так как об этом почти ничего не было известно. Мы были введены в заблуждение зрелищем военной техники, оставленной противником в огромном количестве на побережье Дюнкерка, мы еще не знали, что англичане по существу полностью спасли свою армию.

Отсутствие «военного плана», который позволил бы провести своевременную подготовку вторжения{49}, ясно указывало на фиаско командования вооруженных сил, т.е. Гитлера. С другой стороны, постороннему наблюдателю невозможно было судить о том, было ли с политической точки зрения неизбежным решение о выступлении против Советского Союза. Во всяком случае, сосредоточение советских сил на нашей, а также на венгерской и румынской границах было достаточно угрожающим.

О влиянии Гитлера на разработку плана операций против Советского Союза, равно как и на проведение операций в первый период кампании, я, будучи командиром корпуса, а затем командующим 11 армией, так же мало знал, как и о планах летнего наступления 1942 г. Во всяком случае, Гитлер не вмешивался в руководство кампанией в Крыму. Более того, во время моего доклада весной 1942 г. он безоговорочно согласился с нашими планами, и он сделал, несомненно, все возможное, чтобы обеспечить успех под Севастополем. Здесь уже говорилось о том, что последующее использование 11 армии я считал ошибочным. Только теперь, находись как командующий группой армий в непосредственном подчинении у Гитлера, я мог по-настоящему узнать его в роли верховного главнокомандующего.