Большое сердце - Нина Аркадьевна Попова

Молча выдерживаю его взгляд, задаю несколько официальных вопросов и вдруг замечаю над верхней губой моего нового подчиненного коротенькие усики, вернее, пучки волос цвета ржавчины. Никогда не видел такой отталкивающей растительности.

— Усы рекомендую сбрить, — твердо и спокойно произношу я.

Брови у Зудова дрогнули, глаза сузились.

— Не могу, товарищ капитан, — ответил он, — раздражение кожи.

Как бы соглашаясь с его доводом, киваю головой, встаю из-за стола, собираю бумаги в сумку.

— Разрешите идти? — спрашивает Зудов.

— Вместе, — говорю, — пойдем. В санчасть.

Нарочно медлю, открываю ящичек, перекладываю в нем стопку уставов, словно ищу что-то. Вижу, Зудов переступил с ноги на ногу.

— Я не болен, товарищ капитан, — в голосе его чуть слышный оттенок удивления.

— Знаю.

— Почему же в санчасть?

— А там есть электробритва у фельдшера. Бреет без раздражения.

Лицо Зудова становится непроницаемо упрямым.

— Не пойду, товарищ капитан, — говорит он сквозь зубы.

— То есть, как?!

— Не пойду.

Сдерживаю себя, чтобы не вскипеть, не наговорить чего-либо лишнего. Конечно, никаким уставом не запрещено носить солдату усы. Официально Зудов имел на это право. Но, во-первых, его усики никак к нему не шли, придавали лицу какое-то шутовское выражение. Во-вторых, меня покоробила ложь Зудова, когда он, не моргнув, придумал «раздражение кожи».

Сложное положение. Ведь невозможно насильно сбрить ему усы. Невозможно и другое — изменить сейчас тон. Начать с приказа, а кончить увещеванием — это значит навсегда потерять свой авторитет в его глазах.

А секунды бегут. Молчание становится невыносимым. Чувствую, что кровь приливает к лицу, непроизвольно сжимаются кулаки. Будь он моим сыном, так бы проучил, что запомнил бы на всю жизнь, как перечить старшим… «Спокойно, спокойно, капитан, — урезониваю сам себя. — Ищи выход». И вдруг соображаю — не для красоты разводит он свою рыжую растительность. Не так глуп Зудов, чтобы не понять этого. Усы ничуть не красят его. Следовательно, тут нечто другое.

Поворачиваюсь к Зудову, смотрю на него в упор и спрашиваю:

— Интересно, на сколько вы договорились?

На лице Зудова явное недоумение. Я повторяю вопрос:

— На сколько вы поспорили, что отрастите усы?

Замечаю, как недоумение сменяется минутной растерянностью. Неужели я угадал?

Зудов отводит глаза. Он пытается «держать себя в руках», но это у него плохо получается.

— Не спрашиваю пока, — уверенно и настойчиво говорю я, — с кем вы поспорили. Спрашиваю — на сколько?

— Откуда вы знаете? — бормочет Зудов. Он старается вернуть утраченные позиции. — Может быть, не спорил…

Пропускаю мимо ушей это «может быть», бью в одну точку.

— Отвечайте, — десять рублей, двадцать, тридцать?

Зудов лизнул пересохшие губы. Он, видимо, почувствовал, что я не отступлюсь, а ему не на что опереться.

— Полсотни, — цедит он, злясь на свое бессилие.

Выдерживаю паузу и подвожу итог.

— Как будто вы смышленый парень, Зудов, а не понимаете, что вас просто-напросто разыграли. Да, да, — повторил я, наблюдая, как снова изменился в лице солдат, — разыграли самым явным образом… Тому, кто с вами спорил, не холодно и не жарко. Он в стороне, а вы…

Во взгляде Зудова и удивление и недоверие. Секунда, и он снова опускает глаза, стараясь скрыть свое состояние от меня.

Надо кончать.

— Так вот, — говорю я, — даю вам тридцать минут. Обратитесь к старшине, возьмите у него бритву и побрейтесь. Через тридцать минут зайдете ко мне и доложите.

Повернувшись не особенно четко, Зудов вышел.

Наедине с самим собой анализирую все, что произошло. Добился ли я победы? Трудно сказать. Эти несчастные усы — первое, несложное, хотя и непредвиденное столкновение.

Позвонила Аннушка, спросила, почему задерживаюсь. Потом передала трубку Леночке.

— Папа, приходи быстрей. Будем рожденческий торт доедать.

Эх, сладкоежка маленькая. Как мне тепло бывает дома, когда ты на коленях, когда Аннушка рядом.

Положил трубку и невольно подумал: мы часто говорим, что армия должна стать родной семьей для солдата. Именно родной семьей. Задача эта верная, но сложна она тем, что имеет ровно столько различных решений, сколько солдат в подразделении.

28 февраля.

Усы Зудов сбрил. Но установить с ним нормальные взаимоотношения, какие должны быть между командиром и подчиненным, не удалось. Впрочем, если говорить откровенно, Зудов с самого начала был мне не симпатичен.

Впервые я о Зудове услышал полгода назад. Рассказывали, что он сидел на гауптвахте, когда батарея Никифорова выезжала на учения. Через несколько дней, встретившись с сослуживцами, Зудов не упустил возможности покрасоваться. «Ползали? — спросил он с ухмылкой. — Пузом грязь шлифовали? А я отдыхал». Многие возмутились, но нашлись и такие солдаты, которые одобрительно восприняли эту издевку.

Допустить повторения чего-либо подобного я не хотел.

Желая предотвратить возможное дурное влияние Зудова на первогодков, заранее поговорил об этом со старшиной и сержантами. А те рассказали о нем солдатам. Зудов сразу же почувствовал недоброжелательность по отношению к себе со стороны коллектива и догадался, от кого исходит инициатива. При встрече со мной он, торопливо козырнув, старался быстрее пройти мимо. Приказания выполнял, но нетрудно было заметить, что каждое мое слово рождало у него внутренний протест.

Первые два дня я не придавал этому какого-либо значения. «Подумаешь, принц какой. Неужели он рассчитывал, что и таких, как он, у нас принимают с распростертыми объятиями? Нет, братец, такого не было и не будет…» Честное слово, не лежало у меня к нему сердце. И если бы командир полка отменил свое решение, с радостью передал бы Зудова кому угодно…

Сегодня весь день провели на стрельбище. Возвращались с песнями. Результаты стрельбы у всех были неплохими, и настроение поэтому бодрое. Зудов тоже выполнил упражнение. Признаться, я был приятно удивлен этим. Но тут же сказал себе: «Должен же был Зудов хоть чему-нибудь научиться за время службы».

Вечерело. Заснеженная дорога вела в гору. Осталось миновать вершину, а там до нашего городка рукой подать. Посмотрел на часы. Времени было еще мало, и я решил дать вводную. Громко, так, чтобы все слышали, крикнул:

— «Противник» справа! Батарея к бою!

Командиры взводов быстро отдали приказы.

Строй мгновенно рассыпался. Воины то ползком, то короткими перебежками стали приближаться к опушке чернеющего справа леса.

Отделению разведчиков сержанта Подгорного я сам поставил задачу: зайти в тыл «противника», отрезать пути отхода!

Солдаты побежали, пригибаясь, вдоль дороги в гору, потом резко свернули вправо, маскируясь за редколесьем. Я обратил внимание, что Зудов бежал как-то неестественно, — подпрыгивая и прихрамывая. «Бегать даже не может, как все нормальные люди», — подумал я. А после ужина узнал истинную причину. Оказывается, Зудов, идя еще на стрельбище, натер ногу. Но не сказал никому ни слова. Только вечером снял сапог и размотал сбившуюся портянку. Большая водянистая мозоль на пятке