Айша. Возвращение Айши. Дочь Мудрости - Генри Райдер Хаггард

странники, которые пресытились уединением, — отвечал я ему на местном наречии, хорошо мне знакомом, — голодные странники, взывающие к вашему гостеприимству; канон запрещает вам отказывать в подобной просьбе.

Он долго таращил на нас глаза из-под роговых очков, не в силах понять по нашим лицам, кто мы, затем перевел взгляд на наши одежды, такие же драные и почти такого же покроя, как и его собственные. То были типичные одежды тибетских монахов, включая стеганые юбки и накидки, похожие на арабские бурнусы. Нам пришлось их надеть за отсутствием каких-либо других. К тому же они защищали нас от сурового климата и ограждали бы от праздного любопытства, окажись рядом хоть кто-нибудь, кто мог бы его проявить.

— Вы ламы? — с сомнением спросил он. — Если да, то из какого монастыря?

— Да, ламы, — ответил я, — из монастыря, называемого Миром, где приходится соблюдать долгие посты.

Мои слова, видимо, позабавили его, он хихикнул, но тут же, покачав головой, сказал:

— Устав запрещает принимать странников, если они другой веры, а я вижу, вы иноверцы.

— Но, святой кубилган, — (так титулуют настоятелей), — учение еще более строго запрещает отказывать голодным путникам в еде. — И я процитировал хорошо известное речение Будды, подходящее как раз к этому случаю.

— Я вижу, вы изучали священные книги. — На его сморщенном желтом личике выразилось изумление. — А таким мы обязаны оказывать гостеприимство. Заходите же, братья из монастыря, называемого Миром... Но погодите, ваш як тоже нуждается в нашем гостеприимстве. — Он повернулся и ударил в гонг или колокол, висящий за дверью.

Появился второй монах, с еще более морщинистым лицом, по всем признакам еще более дряхлый, и, раскрыв рот, уставился на нас.

— Брат, — сказал настоятель, — закрой свой большой рот: не ровен час, в него залетит злой дух; уведи этого бедного яка, покорми его вместе с нашей скотиной.

Мы расстегнули ремни и сняли наши пожитки со спины яка, и старик с пышным титулом «Хранитель стад» увел его прочь.

Уходил як неохотно, упираясь; наш верный друг явно не хотел расставаться с нами и не доверял своему новому сопровождающему; после того как животное увели, настоятель Куен — так его звали — пригласил нас в келыо, которая служила и трапезной, здесь мы нашли остальных монахов, всего их было около двенадцати; они грелись вокруг пылающего очага, дым от которого мы и видели, а один тем временем готовил завтрак.

Все они были старики, не моложе шестидесяти пяти. Нас торжественно представили как «братьев из монастыря, называемого Миром, где приходится соблюдать долгие посты»; настоятель Куен все никак не хотел расстаться с этой шуточкой.

Они не сводили с нас глаз, потирали худые руки, кланялись, осыпали нас благопожеланиями и были в явном восторге от нашего прибытия. В этом нет, разумеется, ничего странного, поскольку в течение четырех долгих лет они не видели ни одного нового лица.

Не ограничиваясь добрыми словами, они окружили нас заботой: одни принялись греть воду, чтобы мы могли помыться, двое других пошли готовить для нас келыо, третьи стащили с нас верхние одежды и унты и принесли взамен домашние туфли. Затем нас отвели в келыо для гостей, пребывать в которой считалось «благоприятным», потому что некогда там спал знаменитый святой. Здесь был разведен огонь, и нам — о чудо из чудес — принесли чистые одежды, даже нижнее белье, все — старое, выцветшее, но вполне добротное.

Мы выкупались — да, целиком выкупались — и оделись во все чистое, хотя одежда, принесенная для Лео, оказалась ему маловатой; затем ударили в небольшой колокол, который висел в комнате, тут же появился монах и отвел нас в трапезную. Еда состояла из каши, разбавленной свежим молоком, поданным Хранителем стад, сушеной озерной рыбы и чая с маслом — последние два лакомства исключительно в нашу честь. Никогда еще еда не казалась нам столь вкусной, и, могу добавить, никогда еще мы не наедались до такой сытости. В конце концов мне даже пришлось остановить Лео, ибо я увидел, что монахи смотрят на него широко раскрытыми глазами, а старый настоятель тихонько посмеивается.

— Видимо, братья из монастыря, называемого Миром, перенесли очень уж долгий пост, — сказал он, на что другой монах — этого титуловали «Хранителем еды» — обеспокоенно заметил, что, если мы будем поглощать пищу в таких количествах, их запасов вряд ли хватит до конца зимы.

Поэтому мы прекратили есть «с легким чувством недоедания», как предписывает одна из книг по этикету, прочитанная мной еще в юношестве, и приятно поразили своих хозяев, прочитав нараспев длинную буддийскую благодарственную молитву.

— Их стопы уже вступили на Путь. Их стопы уже вступили на Путь, — восклицали они в изумлении.

— Да, — ответил Лео, — вот уже шестнадцать лет, как в нашем нынешнем воплощении мы вступили на Путь. Но мы делаем лишь первые шаги, ибо, как вы знаете, святые братья, Путь высок, точно звездное небо, широк, точно океан, и длинен, точно пустыня. Нам было внушено в чудесном сне найти вас, самых благочестивых, святых и ученых лам в этих краях, чтобы вы стали нашими наставниками на Пути.

— Да, конечно, все, что ты говоришь о нас, — правда, — произнес настоятель Куен, — поскольку ближайший монастырь находится в пяти месяцах ходу от нас. — Он захихикал, затем, помрачнев, печально вздохнул. — К сожалению, нас становится все меньше и меньше.

Мы попросили позволения удалиться в свою келыо, улеглись на ложа, весьма напоминающие обычные кровати, и проспали крепким сном целые сутки; встали мы прекрасно отдохнувшие и бодрые.

Таково было наше прибытие в Горный монастырь (иного названия мы не слышали), где мы провели последующие шесть месяцев своей жизни. Через несколько дней добросердечные и простодушные монахи, чье доверие мы очень быстро завоевали, поведали нам всю свою историю.

Некогда в этом ламаистском монастыре обитало несколько сотен братьев. Сомневаться в их словах не было никакого повода, ибо монастырь очень велик, хотя и сильно разрушен, а о его древности можно судить по пострадавшей от солнца и ветра статуе Будды. Но два века назад, как рассказал старик-настоятель, почти все монахи были перебиты свирепым племенем огнепоклонников, что жили за пустыней и дальними горами. Немногие уцелевшие сообщили эту скорбную весть другим общинам, и в течение пяти поколений никто даже не пытался