Вилла Пратьяхара - Катерина Кириченко

— А кто режиссер?

— Ты.

— Дай сигарету. — Я всматриваюсь в темное небо, но мой волшебный фонарь уже исчез. — А, по-моему, мы никакие не режиссеры, и даже не зрители, а просто тупые жертвы случая. С нами постоянно случаются какие-то беды. Люди мрут как мухи, ни от чего, — от рака, от автокатастроф. Мне кажется, что мы, как бараны, тащимся по унылому шоссе жизни: по краям забор, колючая проволока, никуда не свернуть. Упирается шоссе в бездну, и все мы в нее ухаем. А сверху на нас сыпятся всевозможные горести и проблемы, почти как эти метеориты, — вдруг, ниоткуда, сами по себе, и от нас ничего не зависит. Все вроде бы хорошо, а потом дойдешь до врача, так просто, профилактически, а он тебе — бах, диагноз. А ты ничего особенного и не делал, пил-курил не больше других, спортом занимался… Или сел в самолет, а он, вот именно твой, один на тысячу, взял и упал как раз на твоем рейсе. Никакой логики, вся жизнь — хаотически распределенные беды: некоторые ничего себе, в полсилы, можно оклематься, а иные с летальным исходом. И вот ползешь себе по шоссе и думаешь: если сейчас тебя не сразит, то, значит, завтра, или послезавтра, но в любом случае, даже если ты супер-удачлив, в конце пути тебя ждет пропасть, неминуемая смерть.

— Жуткая картина, — комментирует Арно, усмехаясь. — Но это же твой выбор, какую картину мира себе нарисовать. Зачем тебе это шоссе? Выбери себе что-нибудь поприятнее и твое отношение к происходящему сразу поменяется.

— К чему? К раку, например?

— Да, к раку тоже. Рак — это просто одна из форм смерти. Согласен, довольно неприятная, но смерть чаще всего приходит не через удовольствие. Это просто одно из ее качеств, внешняя форма. Возьми, например, дождь. Одно из его качеств — это то, что он мокрый. Но само по себе это не плохо, это никак. С чего ты взяла, что сухое лучше, чем мокрое? Это вопрос отношения и только. Я вот люблю дождь, это время для себя, он ограничивает твои действия, как бы напоминает: «сядь, расслабься, погрусти, подумай, как сладка, как чертовски хороша жизнь».

— Ну дождь — ладно. Но как может быть хороша смерть?

— Элементарно. Ты все время говоришь о форме. Но форма смерти никак не влияет на саму суть факта смерти. А суть ее, извини меня, крайне неоднозначна, и трактовать ее как абсолютное зло, наказание и горе — значит предаваться примитивной мещанской панике, тупому животному страху перед неизвестным. Для буддистов, кстати, смерть не просто естественна, она желанна. Это освобождение от страданий, можно даже сказать — определенная награда, приз за то, что ты прошел в жизни какой-то урок и тебя отпустили на большую перемену, у тебя появится время отдохнуть от учебы, а в столовой тебя ждет булочка и компот.

— Очень весело, — замечаю я. — Это ты сам придумал?

— Про компот сам, а про освобождение умные люди подсказали, — смеется Арно. — Хочешь подкину тебе теорию на замену твоего мрачного шоссе? Как тебе парки аттракционов? Ты там была?

— Это ты про Дисней-Лэнд?

— Да про любой большой парк.

— Ну, допустим была, хотя не припомню. И что?

— Знаешь, там всегда есть такой аттракцион, где ты садишься в открытый паровозик, состоящий из кабинок, и вас завозят в темную пещеру. По ходу паровозика со всех сторон из темноты на вас нападают всякие страшилки. Ну скелеты там, обмазанные фосфором, привидения, бандиты… Народ визжит что есть дури, искренне пугается. Иногда. А иногда ржет до упаду. Кто как. Это смотря с каким настроем ты вообще сел в этот паровозик. Если хотел до мурашек попугаться и покричать, то пугаешься и дерешь горло. Если хотел от души посмеяться, то все эти ужасы, выскакивающие как черти из табакерки, будут тебя лишь веселить. И даже тут видно, насколько все индивидуально, на один и тот же призрак все среагируют по-разному, кому-то он покажется страшным, а кому-то нелепым и ненатуральным, а на следующем повороте все поменяется. Ты не замечала, что в даже нашем, мягко скажем, крайне ограниченном списке пугающих нас ужасов, мы не одинаковы в реакциях? Нас пугают и веселят разные вещи, другими словами вокруг нас нет ничего объективного, все зависит от отношения.

— Я вспомнила. Я была на таком аттракционе где-то в Бельгии. И, разумеется, это было совсем не страшно.

— Ну вот видишь. Так же и в жизни. Ты представь, что сидишь в таком паровозике и он везет тебя сквозь все эти ужасы, а ты знаешь, что все это вокруг тебя — лишь пустые страшилки, к которым просто нелепо относиться серьезно, насколько бы они страшные не казались. А по-настоящему тут только две вещи: ты и неизбежный свет в конце тоннеля. Извини за каламбур, я не специально. Просто из любого затемненного помещения всегда есть выход в конце, и на фоне мрака этого аттракциона он будет выглядеть ярким светом. Кстати, раз уж я случайно скаламбурил, то добавлю, что ты наверняка знаешь из всех этих рассказов о клинических смертях и прочих впечатлений людей, вернувшихся из смерти, что в какой-то момент они всегда видят именно яркий свет в конце туннеля. Это и есть смерть, та самая, которую ты так боишься. Но фокус все-таки должен быть не на ней, а на тебе: настоящей, живой, в самом простом смысле, как в Ветхом и Новом заветах, у гностиков или греков, «я есмь», «ego eimi», а значит — дышу, существую, и этого уже достаточно.

— Для чего?

— Для того чтобы жить и быть счастливой, дурочка! — Арно неожиданно щелкает меня пальцем по носу и, не опираясь о землю, легко подпрыгивает и встает на ноги. — Пошли, надо быть милосердным к ближним.

Я непонимающе прослеживаю за его взглядом и замечаю приближающуюся к нам Жанну. Босую, шатающуюся, туфли на шпильках, как обычно, в руке. Арно машет ей, шутливо раскрывая объятия.

— Опять каблук сломался? — смеется он, когда она подходит. — Понести тебя домой на руках?

Но на этот раз дело не в каблуке. Оттолкнув любовника, Жанна обдает нас ароматным перегаром, бросает на меня наполненный ненавистью взгляд и проходит мимо, в одинокую ночь.

Арно пожимает плечами.

— Похоже, вечеринка закончилась как обычно. Все напились и после бурных безумств отдались в суровые лапы вселенской тоски. Типичный сценарий. И почему только человечество до такой степени не хочет радоваться жизни?

— Ты лицемеришь, — бросаю я ему, тоже встав. — Ты отлично знаешь, почему ей не весело.

— Знаю. Но понимание человеческой сути не означает немедленной к ней симпатии. Можно понимать что-то, не разделяя этого.

— О чем ты?

— О жадности, например. Людям всегда всего мало, сколько им не дай. Их жажда обладать просто омерзительна.

Не попрощавшись, я бросаюсь догонять подругу, но та идет на удивление быстро, и мне удается настигнуть ее только у камней «Пиратского бара». Не выдержав конкуренции с отелем, он сегодня закрылся раньше времени. Огни потушены, музыки нет, и только хозяин-таец сидит темным силуэтом на фоне лунной дорожки, жирно прочерченной на незаметно успокоившемся море, и задумчиво курит гашиш.

— Подожди, — я хватаю Жанну за локоть.