Русская революция. Книга 1. Агония старого режима. 1905—1917 - Ричард Пайпс

Трудно с определенностью сказать, что заставило Николая взять на себя военные заботы, ибо он принял это решение самолично и настоял на нем, не давая никаких объяснений и невзирая на сопротивление большинства членов семьи и почти всего кабинета министров. Годом ранее он дал себя отговорить от такого решения, теперь же был непоколебим. Одним из бесспорных резонов была тревога за судьбу своей армии, которую он искренне любил. Кроме того, им могло руководить желание вдохновить страну в роковые часы и, разделяя с солдатами их тяготы, явить собой пример патриотизма. Возможно, он полагал, что его поступок приостановит политическое брожение и приглушит слухи о сепаратном мире. Супруга, за которой маячила зловещая фигура Распутина, горячо поддержала его. Александра, при всей своей любви и преданности мужу, считала его слишком нерешительным и мягким, чтобы противостоять политикам. Поэтому в отсутствие Николая в столице ей было бы проще усилить политическое влияние, которое защитило бы монаршьи прерогативы.

В этих устремлениях царицу поддерживал Распутин. Григорий Распутин, которого иногда называют «сумасшедшим монахом», не был ни монахом, ни сумасшедшим. Он был крестьянином из Западной Сибири и, вероятно, принадлежал к хлыстовской секте; с царской семьей его познакомил в 1905 году вел. кн. Николай Николаевич. Распутин быстро вошел в доверие благодаря своей способности — по-видимому, с помощью гипноза — снимать боль у страдавшего гемофилией наследника. К тому же «старец» не без успеха умел изображать «человека из народа», донесшего до двора пусть грубый и необразованный, но истинный глас русского народа, в неколебимо верноподданнических чувствах которого царская чета не сомневалась. Хотя связи при дворе позволяли ему вести себя все развязнее, до осени 1915 года настоящим политическим влиянием он не пользовался. Слухи о его дерзости, пьянстве и постыдных оргиях достигали двора, но ни Николай, ни его жена не придавали им значения, считая наветами врагов.

Распутину было крайне выгодно отсутствие в столице царя. Убеждая Николая отправиться на фронт, он думал о политическом влиянии и деньгах, которые окажутся у него в руках. Он знал, что Николай терпит его ради семейного покоя, но не любит и не доверяет ему. В отсутствие царя ему будет легче манипулировать настроениями императрицы и стать «eminence grise»[109] царского двора. Чтобы побудить царя к отъезду, он стал распространять слух, что вел. кн. Николай Николаевич, которого он числил в стане своих врагов, мечтает взойти на престол81. Впоследствии он хвастался, что «потопил» великого князя82. Вернувшись из ссылки в Петербург, Распутин дважды, 31 июля и 4 августа, встречался с царем и уговаривал его возглавить командование, а затем забросал телеграммами такого же содержания83. Таким образом, за роковым шагом царя стояла именно эта помесь патриотизма и политической интриги.

Если мы не можем в точности сказать, что побудило царя взять на себя командование армией, то причины, заставившие советчиков отговаривать его от этого поступка, мы знаем хорошо. Совет министров опасался, что царь, возглавив армию в момент, когда удача отвернулась от русского оружия, ставит под удар свой престиж. И если войска постигнут новые несчастья (а это было весьма вероятно), вина за них падет исключительно на голову царя84. Кроме того, у Николая вообще была репутация «невезучего»: родился он в день Иова Многострадального, коронацию его омрачила ходынская трагедия, он был отцом единственного отпрыска мужского пола, страдавшего неизлечимой болезнью, он проиграл японскую кампанию и стал первым в истории России царем, которому пришлось уступать самодержавную власть. Что могло заставить поверить, будто человек с такой славой способен принести России победу? И, наконец, не последнюю роль играли опасения, что, пока Николай находится на фронте, власть перейдет к императрице-«немке» и ее презренному духовнику.

Все эти соображения двигали теми, кто, заботясь в первую очередь об интересах царя (кроме Горемыкина и царицы), убеждали его отказаться от своего замысла. В их числе были императрица-мать, Поливанов и Родзянко, который назвал это «величайшей ошибкой» николаевского царствования85. 21 августа на Совете министров было решено направить царю коллективное письмо с просьбой переменить свое решение. В письме, подписанном всеми министрами, за исключением Горемыкина, говорилось, что такой шаг царя «грозит… России, Вам и династии Вашей тяжелыми последствиями». Восемь подписавшихся в заключение заявили, что более не в состоянии работать под председательством Горемыкина и теряют «веру в возможность с сознанием пользы служить Вам и Родине»86.

За два дня до назначенного срока отъезда на фронт царь встретился с кабинетом министров. Вновь министры умоляли его переменить решение. Николай, держа в руках икону, взмокший от волнения, выслушал их, затем поднялся и произнес: «Я выслушал, что вы имели мне сказать, но я придерживаюсь своего решения»87. Поначалу он сохранил дерзких министров на своих постах, несмотря на их желание выйти в отставку, впрочем, лишь для того, чтобы через время избавиться от тех, кто особенно красноречиво проявил себя в этом эпизоде.

22 августа царь отбыл в Могилев, где оставался — за исключением кратковременных визитов к семье — до конца декабря следующего года. Здесь он вел размеренную и скромную жизнь, что была ему больше по душе, чем церемонный обиход двора. Он участвовал в ежедневных коротких совещаниях, но не вмешивался в военные вопросы, решение которых предоставлял всецело своему начальнику штаба генералу Алексееву, реальному главнокомандующему[110].

Уехав в Ставку, царь избежал политической бури, бушевавшей в столице. Весь август столичная пресса вела интенсивную кампанию против Горемыкина, требуя его замены на кандидатуру, предложенную Думой. Некоторые газеты перепечатали предполагаемые списки правительства «народного доверия», весьма сходного с тем, что в феврале 1917 года действительно пришло к власти88.

Политический кризис достиг вершины 25 августа, когда Прогрессивный блок, насчитывающий теперь 300 из 420 думских депутатов, обнародовал свою программу, состоявшую из девяти пунктов89. Приспособленная к взглядам националистов, она получилась более умеренной, чем хотелось бы многим из подписавших ее, но все же заключала в себе весьма смелые требования. Первым и основным из них было создание «правительства из лиц, пользующихся доверием страны и в согласии с законодательной палатой решившихся в кратчайший срок провести определенную программу» — требование, весьма близкое к идее создания правительства из предложенных Думой кандидатов и ответственного перед Думой. Далее шел список предполагаемых мер, предусматривающих: установление законных ограничений бюрократии; снятие разграничения сфер полномочий между военными и гражданскими властями в вопросах, не связанных непосредственно с военными операциями; объявление амнистии осужденным за политические и религиозные преступления и проступки; прекращение религиозных преследований, включая ограничения, налагаемые законодательством на евреев; дарование автономии Польше и предоставление политических уступок финнам и украинцам; восстановление профсоюзов и пересмотр многих действующих ныне законов90. Во многом это была та самая платформа, которую приняло Временное правительство, придя к власти в марте 1917 года. Таким образом, и по составу и по программе первое революционное правительство сформировалось уже в августе 1915 года, когда у власти был царь, а революция казалась весьма отдаленной перспективой.