Крест - Сигрид Унсет

Ивар попросил мать выслушать его. Речь шла о довольно молодой еще вдове Сигне, дочери Гамала, которая жила в Фэускаре, в усадьбе Рогнхейм. Земли у нее в усадьбе было на двенадцать десятков марок серебра, и большая часть являлась собственностью Сигне; она получила ее в наследство после смерти своего единственного ребенка. Но родичи мужа затеяли с нею тяжбу из-за этого наследства. Инге Муха решил поживиться на этом и потребовал от Сигне всяких беззаконных посулов за то, что поможет ей выиграть дело. Тогда Ивар разгневался, принял в женщине участие и повез ее к самому епископу Халварду, так как тот оказывал Ивару отеческое благоволение всякий раз, когда встречался с ним. Поведение Инге, сына Мюнана, в должности епископского управителя предстало бы в весьма неприглядном свете, если бы его стали тщательно расследовать. Но он умел поддерживать дружбу со знатью во всех приходах, а мелкий люд держал в ежовых рукавицах. А епископу он пускал пыль в глаза с превеликой ловкостью. К тому же господин Халвард ради Мюнана не желал быть слишком суровым с его сыном. Но теперь дело оборачивалось не слишком хорошо для Инге Мухи. Так что, когда Ивар сел на коня и ускакал из его усадьбы, троюродные братья расстались в открытой вражде. Тут Ивар решил, что ему следует съездить в Рогнхейм и проститься с Сигне, прежде чем навсегда покинуть здешние места. Это было перед пасхой; Ивар оставался у Сигне всю весну и помогал ей с работами в усадьбе. А потом они договорились, что он возьмет Сигне в жены. Она-то не сочла, Ивара, сына Эрленда, слишком молодым для того, чтобы он стал ее супругом. А епископ, как известно, весьма жалует его. Правда, Ивар еще слишком молод и неучен для того, чтобы господин Халвард мог доверить ему какую-либо должность, но уж с хозяйством Сигне Ивар отлично справится, когда вступит с нею в брак.

Кристин сидела и задумчиво перебирала связку ключей у себя на коленях. Все это были разумные речи. А что до Инге, так тот, видно, лучшего и не стоил. Но все-таки ее не покидала мысль о том, что скажет на это бедный старый Мюнан, сын Борда.

О невесте она узнала, что Сигне было тридцать зим; происходила она из незнатного и бедного рода, но первый муж ее разбогател, так что теперь она жила в большом достатке. Сама она была достойной уважения, доброй и работящей женщиной.

Никулаус и Гэуте отправились с Иваром на юг, поглядеть на вдову, но Кристин пожелала остаться дома с Бьёргюльфом. Когда сыновья возвратились домой, Ноккве сообщил матери, что Ивар обручился с Сигне, дочерью Гамала. Свадьба будет осенью в Рогнхейме.

Вскоре после возвращения домой Ноккве однажды вечером пришел к матери в ткацкую, где она сидела за шитьем. Он закрыл дверь на засов. И тут он сказал, что ныне, когда Гэуте исполнилось двадцать лет, а Ивар благодаря своей женитьбе тоже стал самостоятельным человеком, они с Бьёргюльфом уже этой осенью могут отправиться на север, чтобы просить о принятии их послушниками в монастырь. Кристин почти ничего не сказала в ответ, и в этот раз они лишь поговорили о том, как все устроить, чтобы выделить часть имущества для двух старших сыновей.

Но спустя несколько дней в Йорюндгорд прибыл посланный с приглашением на пир – Осмюнд из Шенне праздновал обручение своей внучки Турдис с добрым крестьянским сыном из Довре.

В этот вечер Ноккве опять явился в ткацкую и снова закрыл дверь на засов. Он уселся на краю очага и стал помешивать веточкой угли – Кристин развела небольшой огонь, так как ночи нынешним летом стояли холодные.

– Всё пиры да разъезды по гостям, матушка, – сказал он и коротко засмеялся. – Обручение в Рогнхейме, обручение в Шенне, а там, глядишь, и свадьба Ивара подоспеет. Но на свадьбе Турдис меня, как видно, уже не будет… В ту пору я, уж верно, облачусь в монашеское одеяние.

Кристин ответила не сразу. Но затем промолвила, не поднимая глаз от работы, – она шила праздничный кафтан для Ивара.

– Многие полагали, что Турдис, дочь Гюннара, будет очень опечалена, если ты уйдешь в монастырь.

– Было время, когда я и сам так думал, – отвечал Ноккве.

Кристин опустила шитье на колени. Она взглянула на сына – лицо его было покойно и непроницаемо. И он был так хорош собою! Черные волосы были откинуты с белого лба и слегка вились за ушами и над стройной смуглой шеей. У него были более правильные черты, чем у отца, – лицо более широкое и твердое, нос не так велик, а рот не так мал; ясные синие глаза красиво выделялись под стрельчатыми черными бровями. И все же он не казался таким красивым, каким был когда-то Эрленд. Отцовской кошачьей мягкости и ленивой грации, дыхания неувядающей молодости – вот чего недоставало Ноккве.

Мать снова взяла в руки работу, но шить не начинала. Немного погодя она сказала, опустив глаза долу и загибая край материи иглой:

– Вспомни, Ноккве, ни одним, словом не обмолвилась я против вашего благочестивого намерения. Этого я не смею. Но ты молод… Ты много ученее меня и знаешь, наверное, что в писании сказано: «Взявшись за плуг, не обращаются обратно».

Ни одна черточка не дрогнула в лице сына.

– Я знаю, вы давно уже замыслили это, – продолжала мать. – Еще с тех пор, как были малыми детьми. Но тогда вы еще не понимали, от чего отрекаетесь. А теперь ты достиг зрелости… Не думаешь ли ты, что было бы более разумным, если бы вы еще раз испытали себя, призваны ли вы к монашеской жизни? Что до тебя, так ты рожден наследовать эту усадьбу и стать главою рода.

– И вы дерзаете давать мне подобный совет теперь?

Ноккве несколько раз тяжело вздохнул. Он поднялся с места и вдруг, резко схватившись за грудь, рывком раздвинул ворот рубашки так, что мать могла разглядеть на его обнаженной груди то место, где среди курчавых черных волос выделялись родимые пятна – пять небольших кроваво-красных, огневых точек.

– Вы, видно, думали, что я был слишком мал, чтобы понимать, отчего вы плакали и причитали, Целуя это место на моей груди в те времена, когда я был еще несмышленышем… Я ничего не понимал, но слова, которые вы при этом произносили, я не мог забыть никогда… Матушка, матушка… Или вы забыли, что отец умер бесславной смертью, без исповеди и последнего напутствия? И вы решаетесь отговаривать нас?

Я полагаю, мы, братья, знаем, от чего отказываемся, Мне не кажется слишком уж большой жертвой, если я утрачу эту усадьбу и откажусь от жизни в браке… и от того счастья и доброго согласия, какие были у вас с отцом все эти годы на моей памяти…

Кристин уронила шитье на колени. Все, что пережили она и Эрленд… дурное и хорошее… Воспоминания потоком нахлынули на нее. О, как мало ведал этот мальчик о том, что он отвергал! Со всей его молодецкой удалью, кулачными боями, сумасбродствами и игрой в любовь, он все-таки был не более как невинное дитя.

Ноккве увидел слезы, навернувшиеся на глаза матери, и закричал:

– Quid mihi et tibi est, mulier?1 Что мне до тебя, женщина? {лат.).

Кристин вздрогнула, и тогда сын промолвил в сильнейшем волнении:

– Бог, верно, произнес такие слова вовсе не для того, чтобы унизить свою мать… Но когда она вознамерилась дать ему совет, он сказал ей, чистейшей и беспорочной жемчужине, что сам знает, как ему следует использовать ту силу, что была дана ему от его отца небесного, а не от его матери во плоти…