Время моей жизни - Сесилия Ахерн

— Я хотела подсмотреть, как общаются отец и сын.

Филипп фыркнул:

— Мне только что было сказано, что я позорю семью.

— Как, и ты тоже?

Он покачал головой в недоумении, а затем у него хватило ума рассмеяться.

— Это из-за сисек?

— Да, это из-за сисек.

— Боюсь, что в этом платье Маджелла выдает тебя с головой.

Филипп улыбнулся и убрал листик, запутавшийся у меня в волосах.

— Но оно того стоит.

— Да уж, это подарочек, который будет радовать каждый день, — сказала я, и он громко расхохотался. Я схватила его за руку, а он зажал ладонью рот.

Мы будто снова стали детьми и прятались, чтобы избежать скучного похода в музей или визита к друзьям наших родителей, где никто не будет обращать на нас внимания, а нам придется тихо сидеть в уголке, ибо воспитанных детей должно быть видно, но не слышно. Мы оба посмотрели на отца, по-прежнему глядящего вдаль, стоящего в стороне от людей, которые пришли сюда ради него.

— Он на самом деле так не думает, — сказала я, пытаясь приободрить Филиппа.

— Нет, он именно так и думает. Он отвечает за каждое слово, и ты это знаешь. Ему надо обязательно осуждать и судить всех вокруг, кроме себя самого.

Я посмотрела на него с удивлением:

— Я думала, что он такой только со мной.

— Нет, Люси, тебе не одной так сильно повезло. Не забывай, что я родился раньше и у меня было по крайней мере несколько лет, чтобы его разочаровывать, до того как появилась ты.

Я попыталась вспомнить, видела ли я когда-нибудь, как отец ругал Филиппа, но не смогла.

— Все прекрасно, пока ты делаешь то, что он хочет, но стоит тебе пойти своим путем… — Он вздохнул, и вздох этот был исполнен горечи. — Он желает нам добра, но не желает понять: что для него хорошо, нам, может быть, не подходит.

— Зато Райли у нас золотой ребенок, — сказала я недовольно. — Надо нам его как-то подставить.

— Уже сделано, я только что сказал отцу, что он гей.

— Да что же это с тобой и с мамой? Райли вовсе не гей!

— Я знаю, — засмеялся он. — Но будет забавно послушать, как он станет открещиваться.

— А я с ним поспорила, что он не сможет сказать «трансцендентный слон» в своей сегодняшней речи. Неудачный у него денек.

Мы расхохотались.

— Ничего, он выкарабкается, как всегда, — добродушно заметил Филипп и выбрался из-за изгороди обратно на дорожку. — Не пора тебе идти к маме? — Он посмотрел на часы.

Я обернулась туда, где стоял отец.

— Сейчас приду.

— Удачи, — неуверенно пожелал он.

Я негромко чихнула, предупреждая отца о своем появлении.

— Я уже видел тебя в кустах, — сказал он, даже не оглянувшись.

— О-о.

— Хотя меня мало волнует, чем ты занимаешься. Но, господь свидетель, там ты себе профессию не найдешь.

— Угу.

Я почувствовала, что внутри закипает привычный гнев, и попыталась его обуздать. И побыстрее перешла к делу:

— Прости, я солгала тебе о том, как я ушла с работы.

— Ты имеешь в виду, как тебя с нее уволили? — Он смотрел на меня снизу вверх, сквозь сидящие на кончике носа очки.

— Да, — процедила я сквозь зубы. — Я была расстроена.

— Неудивительно, ты вела себя возмутительно. Ты могла и вовсе оказаться за решеткой. И они были бы абсолютно правы, засадив тебя. — После каждого предложения он делал большую паузу, словно сообщал новую мысль, ничего общего с предыдущей не имеющую. — А я при этом ничем не смог бы тебе помочь.

Я кивнула и мысленно досчитала до пяти, стараясь унять злость.

— Но дело же не в езде в пьяном виде, не так ли? Дело во мне. У тебя со мной проблемы.

— Проблемы, какие проблемы? — пробормотал он, возмущенный, что я указала на его слабость. — У меня нет никаких проблем, Люси, я лишь хочу, чтобы ты научилась бороться со сложностями, выказывала ответственность и начала что-то из себя представлять, вместо того чтобы праздно болтаться… оставаясь полным ничтожеством.

— Я не ничтожество.

— Значит, ты очень удачно притворяешься.

— Отец, разве ты не понимаешь, что дело не в том, как я себя веду? Ты хочешь, чтобы было по-твоему и больше никак. Поэтому ты всегда будешь недоволен мною.

— Я тебя умоляю, о чем ты толкуешь? Я хочу, чтобы ты была достойным человеком.

— А я и есть.

— Человеком, который может что-то предложить обществу, — продолжал он, точно и не слышал меня, и пустился в нудные рассуждения об ответственности и долге, где каждое предложение начиналось словами «человеком, который…».

Я досчитала до десяти, и это сработало, гнев и обида ушли, и я больше не чувствовала так остро, как раньше, недостатка его любви и одобрения. Ясно, что он не может измениться и никогда не изменит своего мнения обо мне. Но больше я не стану из-за этого расстраиваться. Надо просто принять это как данность — мы с отцом никогда не будем друзьями.

— … так что, если тебе нечего к этому добавить, нам следует немедленно закончить этот разговор.

— Мне нечего к этому добавить, — усмехнулась я.

Он устремился к дядюшке Гарольду, который глаз не мог оторвать от удивительного бюста Маджеллы.

Мама заканчивала одеваться, когда я постучалась к ней в спальню.

— Вот это да! Мам, ты выглядишь сногсшибательно.

— О-о. — Она потупила взгляд. — Я такая глупая, Люси. Я волнуюсь. — Она рассмеялась, но в глазах стояли слезы. — Ну в самом деле, что мне переживать? Не сбежит же он из-под венца.

Мы обе рассмеялись.

— Ты такая красавица, — сказала она.

— Спасибо, — улыбнулась я. — Мне нравится это платье, оно превосходно.

— Да нет, ты, наверное, говоришь это, просто чтобы порадовать нервную старушку невесту. — Она присела к туалетному столику.

Я достала салфетку и нежно промокнула ей уголки глаз, где от слез слегка смазался макияж.

— Поверь мне, мама, я больше не вру.

— А Дон здесь?

— Да, разговаривает с дядей Марвином. Представляешь, он спросил отца, видел ли он меня в рекламном ролике «Волшебно чистых ковров». Папа чуть замертво не свалился.

— Это была твоя лучшая работа, — сказала мама с доброй усмешкой.

— Это была моя единственная работа, — грустно сказала я.

— Ты обязательно себе что-нибудь найдешь.

Я помолчала.

— Дон попросил меня работать вместе с ним.