Летняя книга - Туве Марика Янссон

class="p1">Он побежал за своей сумкой. Среди носков, нижнего белья, фотографий, разных принадлежностей туалета было и огромное количество маленьких пакетиков, каждый обернут мягкой ватой и перевязан резинкой.

– Смотрите, – сказал он, – на руки, изваянные мной. Учитесь, пока есть время. Если бы вы прикоснулись к изваянным мной лицам, это научило бы вас гораздо большему, но и руки заставят вас признать, что моя легкая линия не имеет ничего общего со скульптурной. Уберите чашки, уберите со стола всё, очистите его. Вы завариваете слишком слабый чай.

Одну руку за другой доставал Владислав из пакетиков и клал перед Мари, и она рассматривала их в наступившей тишине.

Руки были невероятно красивы. Робкие руки, жадные руки, руки отталкивающие, умоляющие, прощающие, руки, выражающие гнев или нежность… она поднимала их одну за другой.

Была уже довольно поздняя ночь. И Мари наконец сказала:

– Да. Я понимаю. – Немного помолчав, она продолжала: – Здесь есть все. И сострадание – тоже. Владислав, могу я задать вам один вопрос? Там, в поезде, во время вашей долгой поездки, вам не жаль было эти руки и эти лица, которые вы называете сырьем?

– Нет, – ответил Владислав. – У меня нет времени… Ведь я вам сказал: я их знаю. Я забыл мое собственное лицо. Оно уже использовано.

Мари выключила плитку, на которой закипела вода.

– Итак? – спросила она.

– Я должен продолжать работу только на основании своих собственных знаний, своего собственного понимания… Но я не смог еще воплотить лицо смерти, не смог достаточно хорошо понять его. И знаете почему? Оно слишком очевидно… Ну а смерть… это он или она? Во всяком случае, это вызов, который в самом деле интересует меня. А что знаете вы о смерти? Что вы о ней думаете? Постигло ли вас в жизни хоть однажды какое-нибудь большое горе?

– Владислав, – сказала Мари, – знаете ли вы, что уже три часа ночи?

– Это ничего не значит. Ночи надо использовать для работы. Чувствую, моя дорогая подруга, вы не очень много думали о лице смерти. И знаете почему? Потому что вы не живете изо всех сил, непрерывно, в ощущении собственного триумфа, который сокрушает ее прежде, чем наступит смертный час, который предвосхищает ее и пренебрегает ею. Я всегда бодрствую, всегда. Даже в своих коротких снах я продолжаю трудиться, постоянно трудиться. Ни одной минуты нельзя терять.

– Да, Владислав, да, – согласилась Мари.

Она очень устала. Уже не в силах сопротивляться своей усталости, она, посмотрев на Владислава, призналась, что он наверняка был очень красив.

Он серьезно ответил:

– Очень. Я был так красив, что люди останавливались на улице, оборачивались и смотрели мне вслед, и я слышал, как они говорили: «Неужели это возможно!»

– Должно быть, это приносило вам большую радость?

– Да, мне это нравилось, я не мог от этого отказаться. Но все это, естественно, отнимало какое-то время от моей работы, я позволял чувству возобладать над собой и терял способность к наблюдению. Слишком часто.

Владислав долго молчал. А потом сказал:

– А теперь, пожалуй, чтобы завершить этот день, можно было бы подумать и о еде. Вы что-то упоминали о бифштексе?

Около четырех на пол в прихожей упала утренняя газета.

– Вы устали? – спросил Владислав.

– Да.

– Тогда я не добавлю ничего нового к уже сказанному. Только одно – и теперь, моя дорогая подруга, слушайте меня совершенно внимательно. Собственно говоря, речь идет лишь о следующем: не уставать, никогда не терять интереса к чему-либо, и особенно – своей драгоценной любознательности, не бывать равнодушным, в противном случае это значит – умереть. Как просто, не правда ли?

Мари посмотрела на него, она слегка улыбнулась, но ничего не ответила.

Владислав взял ее руки в свои и сказал:

– В нашем распоряжении всего лишь две недели. Это позволит нам обсудить только жалкую частицу всего того, о чем надо поговорить, о чем нам дóлжно поговорить. Но не расстраивайтесь, мы призовем на помощь ночи. А теперь вам надо поспать. Не удивляйтесь, если меня не будет, когда вы проснетесь, – это значит, что я всего лишь ушел на утреннюю прогулку. Город[74], разумеется, производит абсолютно провинциальное впечатление, но он – у моря. Когда открываются цветочные магазины?

– В девять утра, – сказала Мари. – И мне теперь очень-очень нравится красный цвет.

Фейерверк

– Очки? – спросила Юнна, не отрывая глаз от своей работы. Немного погодя она сказала: – Ты посмотрела во всех карманах? В последний раз они были в ванной.

Мари ничего не ответила. Ее шаги слышались от мастерской до библиотеки и снова обратно, в спальню, в прихожую.

– Скажи, что ты ищешь.

– Чепуха! Кое-какие бумаги! Письмо! Это не важно.

Юнна поднялась, она пошла в библиотеку и посмотрела под столом. Там было много исписанных листов на светло-голубой бумаге.

– Она пишет на обеих сторонах листа и не нумерует их, – объяснила Мари. – У тебя нет времени немного поговорить?

– Нет! – дружелюбно ответила Юнна.

Мари собрала бумаги.

– Ну и чего она хочет? – спросила Юнна. – Только вкратце…

– Она хочет знать, в чем смысл жизни, – ответила Мари. – Причем срочно – так она говорит.

Юнна села и стала ждать.

– Она полагает, что я обладаю жизненным опытом, тем самым, который необходим, когда ты стар. Что я должна ей сказать?

– Ну а сколько лет ей самой, этой женщине?

– Она не старая. Едва пятьдесят…

– Бедная Мари! Скажи, что не знаешь.

– Не могу. И не могу даже сказать, что ее работа – это самое важное, ведь она не любит свое дело.

– Как ее зовут?

– Линнея.

– А как у этой женщины с любовью?..

– Никак! Она одна-одинешенька, никто ее не любит.

– И никого, о ком она заботится и до кого ей есть дело?

– Этого – не знаю.

– Она читает? Интересуется тем, что происходит в мире?

– Не думаю. Теперь ты спросишь, есть ли у нее какое-нибудь хобби, но его нет, и она не религиозна.

– Это, – промолвила Юнна, – повторяется снова и снова. Попытайся раз и навсегда написать, в чем смысл жизни, и сделай фотокопию с рукописи, тогда ты сможешь использовать ее в следующий раз. Мне жаль, но, пожалуй, дело обстоит так, что тебе придется самостоятельно справиться с твоей Линнеей.

– Блестяще! – воскликнула Мари. – Большое спасибо, это так замечательно – махнуть рукой на смысл жизни, раз не нужно отчитываться по этому поводу, и не получать обременительных писем от людей, которых никогда в глаза не видел и с которыми, конечно, никогда не нужно будет встречаться, а если появится кто-то другой, кто пишет благодарственные письма и