Московские повести - Лев Эммануилович Разгон

— И должны! И должны улыбаться, быть любезным. Они нам помогают, да еще как помогают! Когда-нибудь еще добром вспомним этих субъектов с оранжевыми шнурами. Да‑с. Профессионалу надлежит быть спокойным, выдержанным. А вы, Потехин, профессиональным делом занимаетесь!

Совсем непонятным казался интерес Штернберга к таким обычным и скучным вещам, как городские тупики, проходные дворы, заборы между дворами, сады, которых в Москве было множество. Штернберг серьезно, сердясь, что такие у него непонимающие ученики, объяснял:

— Ну как же вы не понимаете! Город будет расти. Расти он станет, в первую очередь, за счет дворов, которых в Москве больше, чем в каком-нибудь уездном городе, за счет садов. Конечно, это прекрасно, когда под окном соловей поет и яблоки наливаются, но надо учитывать, господа, железные законы развития города. Потребуется, а у нас, на нашей карте, все уже есть, все намечено! Я же вам говорю, что это будет единственная в своем роде карта!..

Да, карта должна была получиться действительно единственной в своем роде! Все черновые материалы топографических и теодолитных съемок Штернберг забирал и уносил домой. А был ли этот дом совершенно надежным? Яковлевы — и Николай, и более осторожная — Варвара — уверяли его, что сам он выше всяких подозрений, ибо со стороны выглядит как аполитичная до комизма фигура ученого. Но все ли так думают?

Еще в прошлом, 1906 году, в августе, он, приехав с дачи, застал в своей квартире следы ограбления. Замок был взломан, содержимое шкафов и сундуков вытащено, разбросано по полу. И взломан письменный стол, и выброшено на пол содержимое всех его ящиков. Ну, особо ценного в квартире Штернберга и не было, свои фамильные побрякушки и столовое серебро Вера Леонидовна забирала с собой на дачу, но воры и тем, что осталось, не попользовались. Обсерваторцы считали, что тут действовали воры-профессионалы, которые искали деньги, драгоценности и пренебрегали всякими салопами да шубами. А Штернбергу казалась подозрительной вся эта история, он полагал, что в этом деле участвовали действительно профессионалы, только не с Хитрова рынка, а из Гнездниковского переулка. Но он ни с кем не поделился своими сомнениями, тем более что в квартире не было ничего, его компрометирующего. Материалы съемки он убирал в огромную папку геодезических работ, производимых студентами во время обычных практических занятий. Папок этих было много, лежали они на виду и никого не могли заинтересовать. Но по мере того как шли к концу теодолитные съемки, Штернберг задумывался над дальнейшим.

ГОПИУС

— Коля, вы знаете, что такое камеральные работы?

— ?

— Студентом называется, науку изучает!.. Камеральными работами, голубчик, называется обработка предварительно собранных, сырых еще материалов. То, что мы делали, все практические работы студентов, за кои вашему покорному слуге вынесена благодарность самим попечителем учебного округа, — все это только предварительная работа. Теперь из этого сырья надо приготовить военно-тактические карты, вернее, военно-тактические карты всех районов Москвы. Речь идет о том, чтобы по этой карте можно было вести бои с войсками правительства. На ней будут показаны наилучшие места для строительства баррикад, пути незаметного проникновения в тылы противника, места и способы, где легче всего прервать телеграфную и телефонную связь между правительственными учреждениями, жандармерией, охранкой, войсками и полицией. Словом, эта карта должна составляться не только мною, но еще и людьми, которые думают о технике восстания. Я полководец довольно кабинетный, студентов-партийцев к этому делу привлекать бессмысленно, если они неопытны. Надо об этом подумать. Было бы идиотизмом, чтобы пропала такая ценная работа.

— Да что вы, Павел Карлович! Я-то полагаю, что теодолитные съемки — самое главное в деятельности нашего военно-технического бюро. Но вы правы, здесь вам нужен помощник очень опытный, очень деловой. Павел Карлович, слышали вы такую фамилию — Гопиус?

— Гопиус? Да, слышал. Фамилия такая редкая, что сразу же запоминается. По-моему, в нашем университете есть такой человек.

— Правильно, есть. Евгений Александрович Гопиус работает лаборантом у Петра Николаевича Лебедева. Любопытный, знаете, человек! Химик по образованию, и хороший, говорят, химик. А химию свою бросил и пошел работать лаборантом в Физический институт университета. Увлечен разными идеями создания эффективного оружия для восстания, вообще очень интересуется тактикой уличных боев. Я с ним несколько раз об этом разговаривал. Интересный человек! Очень занятная личность!

— Партиец?

— Представьте себе, нет. Не входит ни в какую партийную организацию. Насколько он ясно мыслит в практических делах революции, настолько же запутан в теории... Считает себя социал-демократом, но с таким максималистским, чуть ли не анархистским уклоном. По-моему, втайне мечтал бы примирить Маркса с Бакуниным. Моя Варвара, с обычной своей нетерпимостью, относится к нему за это с презрением. А по-моему, не стоит. Человек он надежный из надежнейших, я ему готов доверить любые секретнейшие дела. Далек от всяких партийных дискуссий, от комитетских заседаний, от собраний, распространения литературы... Как большевик и вообще как социал-демократ у охранки, наверное, не числится. Ваш университетский коллега, встречи его с вами естественны, вне подозрений. По-моему, очень для нашего дела подходящий человек. Я, знаете, поговорю с товарищами. И если они не возражают, то скажу Гопиусу, чтобы зашел к вам. Идет?

— Идет.

Ну конечно, он его знал! Видел. С лаборантами, ассистентами своего факультета Штернберг встречался редко: на каких-нибудь обязательных торжествах, молебнах, татьянином дне — годовщине основания университета. Очевидно, Гопиус торжества и молебны не удостаивал своим присутствием. Но в ресторане «Оливье» в татьянин день — двенадцатого января — он видел это иронически-насупленное лицо, эту нескладную фигуру с длинными руками, разболтанной походкой. Теперь Гопиус сидел напротив него, боком в кресле, заплетя ногу за ногу, и насмешливо-вопрошающе смотрел на Штернберга.

— Евгений Александрович, как странно, что мы, коллеги, работающие на одном факультете, не были даже знакомы и встретились только сейчас...

— Да в этом, почтеннейший Павел Карлович, странного ничего нет. На нашем факультете есть и такие, с которыми я не только в респектабельном кабинете, но и в менее почтенном месте рядом никогда не сяду! — Гопиус захохотал резким, кашляющим смехом. — А вот что странно, так это дело, по поводу которого я сижу в обсерватории. У кого? У самого академического, самого аполитичного приват-доцента университета! Нет, знал бы мой дорогой Петр Николаевич, никогда бы не поверил!..

— А разве Лебедев правый?

— Да нет! Он эту сволочь презирает! Но Лебедев убежден, что только наука —