Bella Германия - Даниэль Шпек

– Это проклятие, – сказал Винченцо.

– Что-то вроде наследственной болезни?

Он чувствовал свою вину передо мной, хотя и не собирался извиняться.

– Поздно, – добавил он. – Ты уже не ребенок.

– Но у тебя совсем другая история, – возразила я. – У меня не было отца, а тебя опекали сразу двое. И каждый из них делал для тебя все.

– Им был нужен не я, а моя мать.

Некоторое время мы молчали.

– И что ты делал потом? – спросила я.

– Потом? Бросил школу, угнал машину, пристрастился к наркотикам… Ударился во все тяжкие, короче говоря.

Он отбросил сигарету и направился к машине. Я прикинула: март семьдесят четвертого. Три года спустя родилась я.

– А что с Энцо? Вы еще виделись?

Он покачал головой.

– Он убил мою мать, понимаешь? Persona non grata – для всей семьи.

– То есть вы никогда больше с ним не встречались. Ты знаешь, что с ним сталось?

– Один раз встретились, – поправил Винченцо. – На суде.

Энцо сидел перед судьей прямой, как свеча. Распятие на стене да на столе венок Адвента – единственное, что оживляло спартанскую обстановку зала. Он был в костюме и проволочных очках, которыми обзавелся во время следствия, когда посадил зрение.

Энцо не сводил глаз с человека, который должен был вынести ему приговор. Тот утирал со лба пот, пока сидевший рядом мужчина переводил показания подсудимого:

– Я любил свою жену Джульетту Маркони и никогда не причинил бы ей зла. Я, Энцо Маркони, отрицаю свою вину.

Энцо бросил умоляющий взгляд на сына. Винченцо отвел глаза. Он обзавелся длинными волосами, бородкой и футболкой Led Zeppelin. Он выглядел старше своих девятнадцати лет. В суд его вызвали в качестве свидетеля. С утра он выкурил основательный косяк, иначе просто не выдержал бы этот день. Единственное, что их связывало с Энцо, было нежелание выносить на всеобщее обсуждение семейные тайны. Только теперь Винченцо осознал, в чем причина их вечных конфликтов с отцом: их семья держалась на лжи, а правда состояла в том, что Винченцо в ней не было места. Он не выдержал бы – сбежал, сошел с ума, – если бы не Джованни. И все же его понесло, даже любимый дядя не мог удержать его. Винченцо пристрастился к травке. Забил на учебу. Стал воровать, влился в плохую компанию. Невыносимый для всех, кто пытался ему помочь, Винченцо походил на судно с разодранными в клочья парусами посреди штормящего моря. Один на один с неуправляемой стихией, но ему было все равно.

Его вызвали последним. Перед ним выступала женщина из приемной главного офиса «БМВ». Винченцо понравились ее коричневые сапоги из натуральной кожи и костюм в черно-красную клетку. Государственный обвинитель – чинуша в бежевом – показал на Энцо:

– Вы уверены, что видели на парковке именно этого человека?

– Да, – подтвердила дама. – У меня был перекур, такие люди часто стоят перед воротами.

– Кого вы имеете в виду под словом «такие»?

– Ну… южане. Этот прятался за машиной, что смотрелось довольно комично. Наблюдал за доктором Шлевицем и дамой.

– Госпожой Маркони?

– Да. Там еще стояла потрясающая машина, «альфа-ромео».

– А когда вы выходили из офиса вечером, машина все еще была там?

– Да.

– Мог ли кто-нибудь пробраться к ней ночью?

– Да. На парковку может пройти любой.

Винченцо бросил презрительный взгляд на отца. Тот молчал.

Потом вышел Винсент – человек, который был виноват во всем. Не будь его, Джульетта и сейчас была бы жива. А Винченцо вообще бы не родился.

Юноша внимательно вглядывался в лицо немца – ни малейшего сходства. Разве что телосложение – оба они худощавые. Да еще, пожалуй, тонкие губы и манера говорить – взахлеб. В остальном этот серьезный тип, обычно наверняка властный и уверенный в себе, но сейчас выглядевший напуганным, не имел с ним ничего общего.

Он тоже смущался, вынося на люди свою личную жизнь, но, очевидно, привык к публичным выступлениям. Он говорил за себя сам, предоставив адвокату отдыхать на скамье. На взгляд Винченцо, судья и немец были одного круга – им бы встретиться после заседания за кружкой пива. Гимназия… Мюнхенский университет. Мыслить либерально, жить консервативно. Это как дух конюшни, который чувствуешь, не успев включить обоняние. Для таких в немецком языке существует особое слово, «бюргер», соответствия которому нет в итальянском.

– Клянетесь ли вы говорить правду и ничего, кроме правды?

– Клянусь.

Государственный обвинитель встал – еще один бюргер, только без либеральных замашек. Честный, по крайней мере, хотя и придурок.

– Господин Шлевиц, знал ли господин Маркони о ваших отношениях с его женой?

– Да.

– Об этом вам рассказала госпожа Маркони?

– Он сам говорил мне об этом.

– То есть вы с ним встречались?

– Да, я предлагал ему место в нашей компании.

Энцо сжал кулаки.

– И тогда он вам это сказал?

– Да.

– Он угрожал вам?

– Нет. Он сказал, что только хотел посмотреть на меня, потом встал и ушел.

– И что было потом?

– Потом? Вскоре после этого и случилась эта… авария.

– Как долго продолжалась ваша связь с госпожой Маркони?

– Около трех с половиной лет. Но мы были знакомы с 1954 года.

– Но если вы общались так давно, почему госпожа Маркони не оставила мужа раньше?

Винсент обдумывал ответ.

– В дневнике госпожа Маркони пишет о вас как о самой большой любви своей жизни, – подсказал прокурор.

Энцо заерзал на скамье. Он держался из последних сил, это было видно.

– Вы боялись реакции господина Маркони?

– Что вы имеете в виду?

– Разве госпожа Маркони не говорила о своем муже как о ревнивом человеке?

Винсент повернулся в сторону Винченцо, на какой-то миг их взгляды встретились.

– Да, но также и как о любящем отце.

Винченцо передернуло. Какое право имеет этот тип судить о делах его семьи? Винченцо ненавидел сейчас мать. Что еще она ему рассказала?

– Но в конце концов она решилась на развод? – продолжал адвокат. – Или ваша поездка в Венецию была для госпожи Маркони лишь попыткой на время вырваться из семьи?

– Этого я не знаю.

Похоже, он не врал.

– Тем не менее сами вы решили развестись?