Западня для ведьмы - Антон Орлов

Из бурой речки, испятнанной слепящим солнцем, начали выскакивать топляны, издали похожие на лошадей, только зеленые, чешуйчатые, с мокрыми водорослями вместо грив и хвостов.

Вблизи морды у них вовсе не конские: утыканная осклизлыми черными шипами жуть с выкаченными кровянисто-темными глазами без белков.

В воде топляны притворяются валунами и подстерегают неосторожных пловцов или рыболовов, иной раз пытаются потопить не защищенную оберегами лодку, выныривая и хватаясь зубами за борт.

Чаще они дремлют на дне и смотрят свои мутные сны, в которых, верно, происходит что-то для них интересное, но бывает, что выходят на берег. Тогда они могут и на человека напасть, и поманить за собой в воду копытных животных – лошадей, коров, коз, верблюдов, овец, на других зверей их чары не распространяются.

Появляются они обычно поодиночке, парами, по трое-четверо – но не целым же табуном!

Этих тварей было несколько десятков. Все новые и новые выбирались на берег, над ними тучей носились спугнутые птицы.

Не отбиться. Попросту не успеть: пока маг и двое амулетчиков разделаются с несколькими топлянами, остальные заморочат лошадей, нахлынут, сомнут, всех порвут на куски.

– Уходим от воды! – крикнул Суно, дав своей кобыле шенкеля. – Не отставать!

Кто отстанет, тот пропал. Всадники мчались сломя голову на восток, в жаркую солончаковую сушь, а за ними по пятам валило сонмище топлянов, издающих вместо ржания утробные булькающие звуки. От их топота содрогалась земля.

Это смахивало на безумный кошмар. Так не бывает. Топляны не отходят далеко от своих водоемов, им давно пора повернуть назад… Но эти не поворачивали. Значит, околдованы. Цель того стоит: ожерелье, которое позволит вурване выглядеть красивой смертной девушкой, нужно Лорме пуще всего на свете.

Горизонт обещал спасение, но неумолимо отодвигался все дальше в рыжеватое марево, а топот позади не утихал. Они отчаянно гнали лошадей: едва дистанция сократится, те сами побегут навстречу тварям, повинуясь властному беззвучному зову. Возможно, этот зов манил обещанием водопоя и отдыха? Трудно сказать, людям сего узнать не дано.

Сколько времени продолжалась погоня? Достаточно, чтобы Сумляр исчез из виду, а впереди замаячили то ли очередные Зубы Ланки, то ли какие-то руины. Тогда топляны наконец-то повернули. Их чешуя запылилась, гривы свисали вялыми водорослями, но они размеренно трусили в обратную сторону, хранимые от палящего солнца чарами древней вурваны-колдуньи.

Не выдержавший этой гонки верблюд сгинул, его смели и затоптали. Что пропали навьюченные припасы, не беда: Орвехт, которому больше нет необходимости таиться от спутников, и еду, и воду получит от своих коллег через магическую кладовку. Хуже всего то, что лошади загнаны – взмыленные, бока ходят ходуном. И даже в тень их не заведешь: нет ее, тени.

До иззубренной возвышенности около четырех шабов. Еще вопрос, что там за возвышенность… Суно подозревал, что их загнали в ловушку.

Если Талинса Булонг без следа исчезнет, ее хватятся и начнут искать. Весь приют перевернут вверх дном, а доберутся до здешнего народца – и в два счета выяснят, что она ведьма. Значит, нужно оставить ложный след, но какой, демоны побери…

Ей не сразу пришло в голову, что ответ содержится в ругательстве: пусть они решат, что «конфискованную четырнадцатилетнюю Талинсу Булонг» побрали демоны, – чем не версия?

Как открыть Врата Хиалы, Хеледика знала. Эдмар показывал. По его словам, в давние времена это было обычным делом для сильных волшебников – те ходили по тропам Хиалы, чтобы «срезать путь» и поскорее попасть в место назначения.

Нынче для совершения столь ответственного и опасного волшебства собирается не меньше полусотни опытных магов с кормильцами, а уж о прогулках туда и речи не идет, лишь безумец шагнет за этот порог по доброй воле.

– Сама понимаешь, я исключение, – добавил Эдмар с ухмылкой. – Или безумец. Или и то, и другое вместе, на этот счет у почтенных коллег разные мнения. Затащить бы туда кого-нибудь из них на увеселительный променад… Только я еще не выбрал, кого именно.

Выражение лица у него при этом было невинно-мечтательное – и не подумаешь, что пакость замышляет.

Хеледика исключением не была и тоже боялась Хиалы. Довелось один раз там побывать, когда Эдмар спас их с господином Орвехтом в Олосохаре от песчаной бури. Ничего толком рассмотреть не успела, но ощущения были близкие к панике и при этом головокружительно-муторные. Эдмар сказал, что «для первого раза это нормально».

Она бы день за днем колебалась и откладывала на завтра, не решаясь отворить Врата Хиалы, но Госпожа Вероятностей решила за нее. Змейке оставалось только шагнуть с развилки вправо или влево.

Шагнула куда надо, хотя до чего же худо ей было после этого… Она-то надеялась, что никогда больше не придется выбирать между собственной жизнью и чьей-то кошмарной погибелью. Правда, если Ксиланру, вместо нее отданную куджарху, было жаль до тоскливой бессонницы, то теперешнюю жертву она по-настоящему не жалела – скорее у нее вызывало протест то, что именно ей выпало сыграть роль секиры Зерл Воздающей.

Этого парня звали Ялкуц, и было ему без малого двадцать. В приют для конфискованных детей его привезли с синяками и ушибами: отделали в полицейском участке, но Надзор за Детским Счастьем его оттуда на законных основаниях вызволил и взял под свою опеку.

Ялкуц был начинающим уличным грабителем. Подстерег в переулке жену лавочника и потребовал кошелек, та в крик, а он ударил ее кулаком по лицу, сшиб с ног и начал пинать. Он не любил, когда на него кричат. Так увлекся, что вовремя сбежать не успел, и его повязал подоспевший патруль. Увидев хрипящую в грязи женщину с фиолетовым кровоподтеком в пол-лица, стражи порядка осерчали и задержанного поколотили. После этого Ялкуц из громилы, до полусмерти запинавшего лавочницу, превратился в пострадавшего отрока, избитого жестокосердными полицейскими.

Он был крупный, с тяжелыми кулаками и рано заматеревшим лицом завсегдатая пивнушек, хотя в пивнушки его, как несовершеннолетнего, не пускали. В Суринани его за лавочницу вздернули бы на виселице, в Ларвезе отправили бы в каторжную тюрьму, но в Овдабе он находился под защитой закона о Детском Счастье.

Свою выгоду Ялкуц понимал и в приюте для конфискованных детей вел себя благоразумно. Через полгода ему стукнет двадцать, тогда его отсюда выпустят, поставив на учет как «совершившего противоправное деяние в незрелом возрасте», и можно будет вернуться к прежней жизни. Один урок он усвоил накрепко: попадаться – плохо, надо вовремя делать ноги.

Угодить в исправительный приют он не хотел: там хуже, чем здесь, там тебя будут пичкать зельем, от которого превратишься в жизнерадостного покорного дурачка. Чтобы не загреметь туда, уж лучше слушаться здешних теток по-хорошему.

Он и слушался, неуклюже изображая перед ними «пострадавшего от побоев мальчика», а суровые воспитательницы и надзирательницы эту неуклюжесть принимали за искренность. Если они, случалось, и тиранили тех воспитанников, которые им не нравились, то Ялкуцу это не грозило: он стал их любимцем. Неумный, но не лишенный грубоватого практицизма, в их присутствии он держался паинькой и в придачу посматривал на них с мужским интересом – немолодых и в большинстве непривлекательных женщин это грело, словно пробившийся солнечный лучик зябким серым днем.