Литературный призрак - Дэвид Митчелл

Правда — это одно, а правдивость — другое.

Быть правдивым — всего лишь один из видов человеческой деятельности, которым нет числа: болтать по телефону, писать книги за других, торговать наркотиками, управлять страной, проектировать радиотелескопы, воспитывать детей, играть на барабанах, воровать в магазине. Любой вид человеческой деятельности очень чувствителен к прилагаемым наречиям. Быть правдивым может быть хорошо, а может быть дурно, может быть искренне, а может лукаво. А можно вовсе отказаться от данного вида деятельности.

Правда — совсем другое. Комете безразлично, что люди думают о ней на протяжении веков. Так и Правду не волнует, что пишут о ней в газетах. Безраличие Правды неизменно. Правда подобна Меркурию, а не Юпитеру. Иногда поворачиваешь голову и видишь ее: в глубине фонтана, в полете метательного диска или в темноте хозяйственного шкафа. Причины и следствия предупредительно приподнимают шляпы и представляются. В такие минуты я понимаю всю бессмысленность суеты. Я замолкаю и наблюдаю, как пробивается добро сквозь нагромождения трудностей и опасностей. Связать свое будущее с жизнью Поппи и Индии, если они захотят, — вот самый главный, бесконечный, зашкаливающий решительный поступок, который я могу совершить.

А потом Правда внезапно, как появилась, исчезает с горизонта. Возвращается суета, и ты опять беспокоишься о банковских счетах и неоплаченных квитанциях.

Я зевнул так широко, что чуть не вывихнул челюсть. Адреналин от выпитого кофе и пережитого азарта улетучился. Правда наводит тоску. Пора выбираться из хозяйственного шкафа.

Меняю фишки на деньги, и у меня только одно желание — поскорее зажать купюры в потной ладони, пока меня не застукали. Почему кассиры всегда еле-еле шевелятся?

Наконец-то я свободен. Беру в гардеробе куртку. Меня так никто и не узнал.

В вестибюле у выхода висит телефон-автомат. Ищу мелочь в кармане, и тут ко мне подходит Сэмюел Бекетт:

— Вашим друзьям настоятельно рекомендовали продолжить оживленный обмен мнениями в другом месте. Только уже без ножей.

— Каким-каким друзьям?

Телефон старой модели, с диском. Повсюду у них эти кружочки и цифры, цифры и кружочки, крутятся, вертятся. Бросаю монету в прорезь.

— Поппи! Это я.

— Это ж надо, кого я слышу, не прошло и…

Ехидничает. Устала?

— Я же тебе говорил — был на закрытом просмотре. Глазел, как малыш в кондитерской. А как поживает динозаврик?

— Заснула очень грустная. Хотела, чтоб ты рассказал ей перед сном сказку.

— Я задержался — день был ужасно трудный.

— Бедный Марко!

— Понимаешь, я полностью поменял свои взгляды на жизнь. Послушай, Поппи…

— А взгляды на жизнь обязательно менять ночью?

— Поппи! Это не терпит отлагательства. Послушай… Конечно, я не магнат, ты знаешь… Не Джон Пол Гетти[71]какой-нибудь… Но послушай, я говорю серьезно… может, нам объединиться, а? В финансовом смысле, да и во всяком другом тоже. Конечно, это только верхушка, тут целый айсберг обязательств… Если ты не возражаешь, то, может, имеет смысл…

— Марко! Что ты плетешь?

Ну скажи наконец.

— Поппи! Ты хочешь замуж?

Боже, я это сказал.

— За кого?

Она не собирается облегчить мне задачу.

— За меня.

— Гром среди ясного неба. Мне нужно время подумать.

— Сколько времени тебе нужно?

— Лет двадцать потерпишь?

— Ну ты и нахалка! А я еще купил тебе футболку с поросенком!

— Ты хочешь получить мою руку и сердце, а взамен предлагаешь поросенка. Где я, по-твоему, на западе Лондона или на востоке Бангладеша?

— Поппи, я серьезно! Я хочу быть твоим… Хочу, чтобы ты была моей…

Мужем, женой — эти слова мне пока не даются.

— Поппи, я научусь произносить эти слова. Я серьезно, Поппи. Я ни капли не пьян. Я не придуриваюсь. Поверь, я серьезно.

Проходит несколько минут — они кажутся мне более плотными, чем обычные минуты. Наверное, потому, что в них спрессовалась моя жизнь. Я не выдержал, заговорил — как раз в тот момент, что и Поппи, но сразу замолк.

— Значит, так. Если ты еще раз скажешь «серьезно», я поверю тебе. Но если потом окажется, что ты пошутил, то наша дружба или связь — называй, как хочешь, на этом закончится. Обратной дороги не будет. Итак, в последний раз. Ты серьезно?

— Серьезно.

Поппи присвистнула.

— Марко! Ты меня удивляешь тем, что до сих пор удивляешь.

— Я сейчас приеду, хорошо?

Молчание — в жизни так долго не ждал, потом:

— Думаю, при сложившихся обстоятельствах — хорошо.

Вешаю трубку. Натягиваю пальто.

Метро закрылось давным-давно. У меня есть деньги на такси, но 15 фунтов — этих денег хватит, чтобы прокормить Индию… на сколько дней их хватит? Все равно. На ходу лучше думается, а мне надо многое обдумать. Так что доберусь до Патни пешком.

Даже если придется идти всю ночь.

* * *

Задыхаясь от брызг, окативших лицо, открываю глаза. Солнце выныривает из океана. Смотрю на Билли — он в рубке еле сдерживает смех. Я шепчу одними губами «дерьмо», и он прыскает. «Святой Фахтна», одолев встречное течение между отмелью Иллаунброк и рифом Кларригмор, огибает западный мыс острова Шеркин, и вот уже виден конец моего пути длиной в двенадцать тысяч миль, который проделали мы с черной тетрадью. В поле зрения появляется Клир-Айленд. Капли высохли, и мое лицо покрылось соленой коркой. Вот он, дом.

Маяк нацеливает единственный палец в небо Атлантики. Слежу за бликами света на волнах. Там, где подводные рифы опускаются глубоко, вода приобретает синий оттенок. Россыпь скал за Карриглуром. Луга в низинах, пастбища на холмах. Мыс, на носу которого приютился жалкий порт. Кладбище — самое ухоженное место на острове. Несколько миль петляющих дорог. Родник Святого Киарана. Мой остров стар как мир.

Немая дочь Билли слегка толкает меня и протягивает отцовский бинокль.

— Спасибо, Мэри.

Берег сразу приблизился. Вижу своих крестных: Мейси и Брендан Миклдин хлопочут на веранде «Лесовика». Мне вспоминаются заводные фигурки на городских часах в Цюрихе, напротив моей лаборатории.

Видна и овощная лавка Старика О'Фаррела у подножия замка Бейли-Иэрах, она же по совместительству почта и клуб для обмена сплетнями. Разрази меня бог — это же Берти Кроу на своем допотопном мотоцикле с коляской скрылся за холмом Кнокан ан Ховтиг! Берти, похоже, никогда не расстанется с этой рухлядью.