Зеркало для невидимки - Татьяна Степанова

— Кох рассказывал ему о пути в Дамаск. Сладчайшем пути. А ты потом умно объяснил мне, что это аллегория Любви. Страстей. Только Гошка тогда у костра из всего этого рыцарски-аллегорического бреда не понял ничего. Мне показалось, он совершенно ничего не понял. Для шестнадцати лет все это слишком туманно.

— А то, чем занимался Кох, ему было известно?

— Нет, — Катя покачала головой. — Наши особенно настойчиво проясняли этот эпизод. Нет, Сереженька, Гошка хранил лишь тайну Погребижской и свою собственную. Тайну «бедного рыцаря Генриха» он не знал. Кох не делился ЭТИМ ни с кем.

— «Doch keiner wollt'es dem andern gestehn»…[7]— усмехнулся Мещерский. — Выходит, с лопатой это действительно было лишь поразительное совпадение.

Странно.

— Кох о себе правды не говорил никому. А вот Гошка в конце концов не выдержал, сказал. — Катя заботливо подлила Кравченко горячего чая.

— Когда стало известно, что Погребижская умерла не сразу, парень, несмотря на свое, как ваши психологи говорят, «сильное душевное волнение», на весь свой аффект, порядком перетрусил. — Мещерский придвинул к Кате и свою чашку. — Соображает он быстро, ну и начал прикидывать, что к чему. А тут с освобождением Коха, как это и было у Колосова задумано, по цирку вдруг слухи поползли, что, мол, и точно, есть чего убийце опасаться. Кох в тот же вечер, как вышел из тюрьмы, рассказал ему ту «правду», которую скормил ему Колосов. Мол, его отпустили с условием, что он будет работать на милицию, следить за корреспонденткой из газеты, которой якобы что-то известно о личности убийцы со слов умирающей Погребижской. И еще он признался, что люто ненавидит Колосова. А он его действительно ненавидел. Хотел рассчитаться с ним любой ценой.

И вот, услыхав все это, Гошка… Они же были с Кохом друзья, и еще, наверное, он уже просто не мог один нести на себе весь этот ужасный груз… Короче, он признался Коху в убийствах.

— И они сразу же сговорились действовать совместно? — спросил Кравченко.

— Нет, не сразу. Было еще кое-что, что подтолкнуло Гошку к тому, что произошло дальше.

— Что же?

— Наш с ним разговор на манеже, — это сказала Катя. Она смотрела в темное окно. Где-то далеко над вечерним городом кружил вертолет. — Я упомянула… туфли. Однажды я видела, как он чистит их для Погребижской. Ну и вспомнила. Просто так, к слову. А он вообразил, что я намекаю… А я ни на что не намекала. Я и не думала о нем тогда, я думала о… В общем, мальчишка, кто из нас принимал его всерьез?

— После разговора с Катей Гошка в тревоге бросился к Коху. И они решили действовать. Дыховичный хотел избавиться от свидетельницы, потому что уверился: она действительно о чем-то догадывается.

И в этом расчет Колосова полностью оправдался.

А Кох… Он ослеп от ненависти. Думаю, тогда он уже отлично представлял себе последствия, но не думал ни о чем, кроме мести Никите. Он жаждал свести с ним счеты. Колосов, наверное, круто с ним обошелся. — Мещерский переглянулся с Катей. — Но так и не укротил это чудовище до конца.

— Урок второй, — сказала Катя. — Не доверяйте некрофилу. Тем более не берите его в агенты — На ноже, который Кох якобы «нашел в вольере», есть Гошкины отпечатки? — спросил Мещерский.

— Нет, нож отмыт с мылом. Как видишь, Гошка хорошо усвоил урок. Они устроили Никите настоящую ловушку.

— И во время этой инсценировки они почти ничем не рисковали. — Мещерский щелкнул зажигалкой, прикурил. — М-да-а, лев еще этот так некстати подвернулся… А вот интересно, кто теперь цирку возмещение убытков будет выплачивать? Ваше управление?

Катя только плечами передернула — еще чего! — — И какое счастье, что мы с Вадькой решили подстраховаться. — Мещерский выпустил дым колечками. — Вадя как-никак профессионал в таких вещах.

Он решил, что лично будет охранять тебя в цирке.

Тут опять наступила крохотная пауза. Катя знала — они ждут от нее резюме: УРОК ТРЕТИЙ — старый друг лучше новых двух. Или: на опера надейся, а сам не…

Но на этот раз она не произнесла ни словечка.

А про себя сформулировала этот самый «третий урок»: послушай мужчину и поступи наоборот. В следующий раз я все сделаю сама.

— На немецкой финке Гошкиных отпечатков действительно нет, — сказала она. — Но они выявлены экспертизой на другом ноже. Том самом, кухонном.

Я его потом у экспертов рассмотрела. Я его хорошо помню. Я сама этим ножом чистила у Иры Петровой картошку…

С улицы снова донесся монотонный гул, рокот мощных винтов. Со стороны Крымского моста летел вертолет. Механическая стрекоза с ярко-алыми бортовыми огнями.

Кравченко плотно прикрыл окно. Он никогда не жаловал уличный шум.

Тусклая лампочка б сетке под потолком мигнула.

Откуда-то из ночи, из-за каменных толстых стен слышалось все ближе и ближе монотонное жужжание, перекрывающее гул невидимого города.

Летел вертолет.

Гошка поджал под себя ноги, сел поудобнее, прислонившись к стене. Осторожно левой рукой передвинул на коленях правую руку, закованную в гипс.

Попытался пошевелить распухшими пальцами. Там, в госпитале, врач сказал ему, что теперь у него в локте сустав из нержавейки Вечный шарикоподшипник.

Как его везли в госпиталь, он не помнил. Помнил лишь, как ему сделали укол от столбняка в машине «Скорой». Помнил, как уже после операции открыл глаза в палате. Рядом на койках лежали еще два парня, постарше. Потом он узнал — раненые солдаты из Чечни, из-под Гудермеса. От них он узнал, что это Центральный госпиталь МВД.

А потом его увезли. Приехала тюремная машина с конвоем. Этапировали в Бутырскую тюрьму. Сначала поместили в санизолятор, где меняли гипс и делали перевязки, а затем перевели сюда, в третий блок. В камеру номер восемь.

В третьем в Бутырке сидели дохляки. Камера была переполнена несовершеннолетками, арестованными за грабежи и квартирные кражи. Старшим был бывший охранник мехового магазина, содержавшийся до суда под стражей за пьяный наезд на пешехода. Пацаны при нем пикнуть боялись: он бил без предупреждения под дых, если они мгновенно не прекращали гвалт в камере, лишь только он недовольно хмурил брови.

Правда, Гошку он щадил. Не трогали его и дохляки. Он был единственным, кто «пыхтел», как пацаны говорили, «по мокрой». Он облюбовал себе место в углу. Сидел, поджав ноги калачиком. Баюкал загипсованную руку. Не спал. Слушал, как в ночи летит над Москвой, над Бутырской тюрьмой невидимка-вертолет. Куда летит?

…А Москву за эти гастроли он почти не видел.

В самом только начале однажды после вечернего представления Разгуляй прокатил его с ветерком по Москве на своем мотоцикле. И потом еще один раз они с Генрихом ездили на метро на ВДНХ прибарахлиться.