Так не бывает, или Хрен знат - Александр Борисов

– Завтра достану. Иди, не мешай.

Вечерняя дымка окутала небосвод. Предзакатное солнце взирало на хрупкий мир, где счастье от беды до беды, где нет того поколения, которое бы не проредила история. Мы лепим её, как умеем, своими руками, но всегда виноватим других за то, что у нас у всех получилось в итоге.

Дома я ещё раз достал газету. Долго думал, куда бы её спрятать так, чтобы дед не нашёл. Какая-никакая улика. Пробежался глазами по коротким заметкам второй страницы.

«О ХЛЕБНОМ ПАЙКЕ ДЛЯ КРАСНОАРМЕЕК

О критическом экономическом положении сообщено Отделу с ходатайством разрешить вопрос в положительном для семей красноармейцев смысле.

Имеющийся в распоряжении Земотдела „вторяк“ – пшеницу второго сорта – после очистки перемолоть и предназначить для выдачи. Выдачу производить Комкрасхозу и Собезу по долям, равным как взрослым, так и малым. Выдача должна производиться в помощь той категории семей красноармейцев, которая подойдёт под помощь из урожая общественного засева красноармейских полей.

О ПОЛКЕ КУКУРУЗЫ

Всех товарищей, не явившихся без уважительных причин на работу, оштрафовать на один миллион рублей.

О ТРУДГУЖНАЛОГЕ

Рассмотрен протокол за № 479, предоставленный кварталом 12 на гр. Алексея Труфанова, категорически отказавшегося выполнять наряд по трудгужналогу (имущественное положение гр. Труфанова – зажиточный кожевник). Постановили: Вменить в обязанность гр. Труфанову внести 50 (пятьдесят) пудов муки. В случае отказа привлечь к принудительным работам сроком на 3 месяца.

Предисполкома Крижевский.

Секретарь Лабпарткома Гудсон».

Я спрятал газету за обложкой своего старого дневника и вышел во двор, чтобы ещё раз поинтересоваться у деда:

– Что такое собез?

– Отдел социального обеспечения. Там, где пенсию начисляют. Рано тебе, Сашка, думать об этом.

– Да я тебе про собез-з, – прозвенел я последнею буквой.

– Собез? – задумался дед. – Был вроде такой подотдел при комиссии по борьбе с дезертирством. Занимался обезземеливанием тех, кто прятал беглых красноармейцев. Надел отнимали, хлеб, что растёт на полях, скотину, имущество. Штрафовали ещё, лишали пайка. Не хотел брат на брата идти… А почему ты спросил?

– Непонятное слово попалось в учебнике по истории, – не моргнув глазом соврал я. – Ну, в том, что на будущий год…

– А-а-а, – протянул дед. – Хорошее дело! Ты в самом конце посмотри. Там, где оглавление, должен быть список новых и редко встречаемых слов. Может, я и напутал чего. Давно оно было…

Перед сном я долго ворочался. Представить себе не мог, какие слова сумела найти Пимовна для моей безутешной бабушки? Чем успокоила? Вернулась она заметно повеселевшей. Ни тучки в просветлённых глазах. Почти до полуночи сидели мои старики рядышком за столом и ворковали. Только и слышно: стук, стук! Это дед разбивал ручкой ножа грудку пилёного сахара. И для себя, и для неё. Где добыли? Наверное, бабушка Катя подсуетила. Есть ещё такой дефицит в магазинах «Сельпо».

В неплотно прикрытой двери застыла полоса света. Тянется по домотканому коврику до противоположной стены и вздымается вверх, к портрету отца. Мамку не видно, но я знаю, что она рядом и справа. Это самое последнее место на свете, где они ещё рядом.

Нет, повезло моим старикам с любовью. Она у них тёплая, незаметная, как свет негасимой лампады. Потушить её сможет только чья-нибудь смерть. И то вряд ли. А вот у отца с матерью совершенно другое чувство, имя которому страсть. Со скандалами, ревностью, ежедневным битьём посуды. И вместе трудно, и врозь грузно. Я же, в плане любви, совсем пролетел. Нет её, той, по-детски наивной, до бессонницы, со слезами в подушку. После драки с Напреем смотрел я на Соньку, смотрел. Хоть бы что-нибудь в душе шевельнулось. Холодная пустота. И кто я теперь после этого? Не пацан, а какой-то моральный урод. Когда же это всё закончится?

С полуночными петухами свет в доме погас. Мои старики ушли ночевать во двор. Жарко им в доме. Я тоже отъехал с мыслью о завтрашнем дне. Что подарить куму: «Путешествие на утреннюю звезду» или «Урфина Джюса»? Во память! За пенсией собирался, очки не мог разыскать, а помню ещё, что читал в его возрасте.

Утром привезли уголь за аренду нашей трамбовки. Я был на островке, занимался своим велоблоком. Вставил окучник на место седла и ударами молотка корректировал угол атаки. В общем, увлёкся. Даже не сразу расслышал, что это стучат в нашу калитку. Надо бежать. Немножко не вовремя, блин!

Валерий Иванович был весел. Смеялся, шутил и обзывал меня женихом. Наверное, Бабка Филониха вела себя молодцом и больше не попрекала родителей хреновым генным набором.

У кювета тарахтел трактор. Прежде всего я заглянул в кузов. Кучка всего ничего. На выпуклый военно-морской глаз – куб с небольшим. А виброплиту почему-то не привезли.

Дед расстелил у забора кусок брезента, только дядька Мансур промахнулся, половину просыпал мимо. В любом случае какую-то часть угля пришлось бы таскать вёдрами из разряда «поганых», но и с ними случился облом. Хоть по соседям беги – сыскалось всего два. Как водится, сбежался народ. Физически поработать мне не позволили. Отрядили держать калитку.

В детстве я был мужичком жадненьким. До сих пор помню название книги и имя того пацана, что взял её почитать, да так и замылил. Вот и сейчас стоял заворотним бекарем и всё прорывался спросить: куда же, в конце концов, подевалась моя трамбовка? А мимо меня сновали работные люди: дед Иван с одноколёсной тачкой, жилистый тракторист с вёдрами в обеих руках, мужики со смолы, приспособившие вместо носилок дырявое оцинкованное корыто… И не было в этом людском потоке вменяемого конца, как и в любимой дедовой приговорке:

«– Мы с тобой шли?

– Йшлы.

– Кожух нашли?

– Найшлы.

– А где ж тот кожух?

– Так мы ж його пропилы. Мы ж с тобой йшлы?

– Шли…»

Он, кстати, как и пахан Бабки Филонихи, махал подборной лопатой. Тоже наука. Нужно насыпать так, чтобы дно у корыта не провалилось, а деда Ивана не заносило на поворотах.

Бабушке было некогда. Она гладила для меня рубашку и брюки, паковала в пакет «Урфина Джюса», готовила закуску под магарыч. Общественный труд в обычае был со своими нюансами.

Помню, Вовка Хурдак по кличке Кошачий Зуб, сосед семейства Григорьевых, дембельнулся из армии. Невесту нашёл, отгулял на миру свадьбу да пошёл с матерью по дворам. И к нам заглянул: так, мол, и так, земной вам поклон. Заливаем фундамент нового дома. Просим помочь.

А пацанов на нашем краю к той осени вымахало! Собрались на пустыре, где когда-то играли в войну, – лопаты и вёдра «на драку». Только Петя Григорьев, как всегда, сачканул, сослался на радикулит.