Страга Севера - Сергей Алексеев

Капитолина, угадав вкус полковника, принесла две бутылки тёмного сухого вина молдавского производства. Они уединились в комнате отдыха, оставив приёмную неприкрытой, без боевого охранения.

— Мне неловко будет сидеть у тебя под дверью, — сообщила Капитолина. — Комиссар знает о наших отношениях…

— Это же не секрет! — засмеялся полковник, разливая вино. — Мы ничего не станем скрывать. Принципиально.

Она сидела несколько отрешённая, возможно, внутренне ещё протестовала, и никак не могла доказать ему, что должность секретаря её не устраивает по этическим и нравственным причинам. А он пил вино и наслаждался вкусом молдавского солнца и омытых виноградным соком девичьих ног. Однажды в Чернобыле, где он пристрастился к этим тёмно-красным винам, ему рассказали, что у молдаван есть ритуал: чтобы вино веселило и восхищало мужчину, чтобы никогда не кисло и не превращалось по цвету в чернила, первый виноград в чане давит непорочная девушка. Она приходит в сад в длинном сарафане, под которым больше ничего нет; ей омывают ноги соком, затем мужчины сцепляют руки в виде лестницы, и девушка поднимается по ним, спускается в чан и, поддерживая край подола, давит ступнями гроздья. А мужчины поют песни…

— Он поймал меня сегодня в коридоре у столовой, — сказала Капитолина. — Ждал… И предупредил, чтобы я не делала глупостей и работала на него. Сказал: у меня нет другого выхода. Иначе он всё устроит так, что ты меня возненавидишь… У меня действительно нет выхода. Я боюсь его.

— Выход есть, — Арчеладзе налил два полных бокала. — Капитолина, прошу тебя… выходи за меня замуж.

Она не ожидала предложения, поставила поднятый для дежурного тоста бокал.

— А ты не спешишь, Эдуард? Дай мне привыкнуть к тебе. Мне важно почувствовать веру… Нет, даже опору!.. И подумай, кого ты берёшь.

— Молчи! — приказал он. — У тебя комплекс, навязчивые мысли… Я вижу, кого беру!

— Не сердись…

Полковник тоже поставил бокал и сцепил руки, до хруста сжал пальцы.

— Сегодня был тут один майор. Тридцать два года, а уже четверо детей. Мне скоро полста, и — никого…

— Ты хочешь ребёнка? — изумилась она и рассмеялась. — Неужели ты хочешь?.. Это серьёзно? Ой, как интересно, ребёнка…

Она вдруг потянулась руками к полковнику и опрокинула локтем бокал. Вино хлынуло по столу, и это рассмешило её ещё больше. Капитолина отпрянула, уберегая подол юбки от потока, хлынувшего на пол, однако помешала ручка тяжёлого кресла. Вино потекло по её голым коленям…

— Ой, как щекотно! — возликовала она. — Тону! Где у тебя тряпка?

Полковник опрокинул второй бокал, и она уже не убирала ног, омывая их ладонями, стирая бегущие струйки.

Воробьёв воспользовался пустой приёмной, вошёл без доклада и сразу сунулся в комнату отдыха.

— Прошу прощения, — будто бы растерялся он. — Я не кстати, товарищ генерал…

— Заходи! — недовольно бросил полковник. — Пришёл сообщить, что поймал кота?

— Мы тут вино разлили, — смутилась Капитолина. — Совершенно случайно…

— Где пьют, там и льют, — нашёлся Воробьёв, пропустив мимо ушей издёвку Арчеладзе. — Всё в порядке, товарищ генерал. Жабин всё отрицает, но жена сделала стойку.

— Не везёт тебе, Воробьёв, — откровенно пожалел полковник. — Опять зря сработал…

— Что, что, товарищ… генерал?

— Впрочем, может, и не зря, — поправился Арчеладзе. — Послушаем, что скажет жена Жабина и что он скажет ей… Садись, выпей с нами вина.

Полковник достал три чистых бокала, неторопливо расставил их и разлил вино. Капитолина отыскала в туалетной комнате губку и заканчивала убирать пол возле стола, отжимая вино в пепельницу. Воробьёв сел в полном замешательстве.

— Время покажет, Владимир Васильевич, — успокоил его полковник. — Не обращай внимания… Ты вот что скажи: пойдёшь ко мне на свадьбу? Свидетелем, дружкой… Как там ещё называют?

— Ити-схвати, — тихо, чтобы не услышала Капитолина, проговорил Воробьёв. — Вот это новость… Но извиняйте, товарищ генерал, не пойду.

— А почему, Володя?

— Не хочу опасного сближения с начальством, — заявил он. — Это напоминает мне ядерную реакцию.

Полковнику показалось, что он старается скрыть истинную причину — либо полную неприязнь к Капитолине, либо безответную любовь к ней. Возможно, то и другое вместе…

— Спасибо за откровенность, — однако же сказал Арчеладзе, ничуть не обидевшись на отказ. — Но в качестве гостя-то придёшь?

— В таком качестве приду, — пообещал он. — В свободное от службы время.

— В таком случае я позову Нигрея, — решил полковник. — Он согласится сближаться с начальством?

— Он согласится, — заверил Воробьев. — В доску расшибётся, потому что рыльце в пушку.

— У нас у всех оно в пушку, — философски проговорил Арчеладзе. — Садись, Капитолина! У Воробьёва созрел тост! Он предлагает выпить. За что ты сказал?

— За любовь! — нарочито весело провозгласил он. — За неё, уважаемые невеста и жених!

Он одним махом выпил вино, пристукнул бокалом о стол, словно каблуками, и встал.

— Разрешите идти, товарищ генерал?

— Иди… Стой, Нигрей так и не звонил?

— Нет, не звонил.

— Позвонит — сразу ко мне, — распорядился полковник. — В любой час.

После Воробьёва они сидели молча, и вина уже почему-то больше не хотелось. Шёл седьмой час вечера…

— Поедем домой? — предложил полковник. — Тут нечего уже ждать.

— Ты не пожалеешь потом? — Капитолина подняла глаза. — Ты не станешь попрекать меня… прошлым?

— Прошлого нет, Капа, — вымолвил он, плеская вино в бокале. — Оно прошло… А есть только будущее. И меня больше ничто не греет в этой жизни.

Подъезжая к дому, он увидел знакомый зелёный «Москвич» с затемнёнными стёклами: будущее поджидало его, можно сказать, у самого порога. По крайней мере, так казалось…

Слиток лежал в открытой коробке из-под импортной обуви. Тяжёлый, массивный, он продавливал дно коробки и глубоко утопал в мягком сиденье. Стенки его были почти гладкими, зеркальными, слегка конусными книзу, а верх напоминал корку неудавшегося хлеба — проваленная, плоская, в бугристых натёках. В металле не было дрожжей, чтобы поднять его, сделать пышным, румяным и привлекательным.

И всё-таки было очарование в металле, подобное тому, которым обладала сидящая рядом женщина — Дара. Оно исходило от света, роняемого поверхностью, жёлтого, как восходящее солнце. Массивный, непрозрачный металл как бы лучился изнутри, подсвечивая стенки коробки, и если приблизить к нему руку, то и кожа начинала золотиться в этом излучении. Наверное, поэтому чудилось, что слиток должен быть тёплым, однако холод металла ощущался на расстоянии.