Ночное кино - Мариша Пессл

Она прищурилась на нас.

– Вы же его поклонники, так?

Ответ ко мне пришел не сразу. Я был ошеломлен – не только ее повествованием, но и ее внезапной бодростью, здравостью рассудка, каковые росли прямо пропорционально выпитому бурбону, уже ополовиненному.

– Что вы знаете о его юности? – осведомилась Марлоу.

– Единственный ребенок матери-одиночки, – ответил я. – Вырос в Бронксе.

– И прекрасно играл в шахматы, – прибавила Нора. – Играл на деньги в Вашингтон-Сквер-парк.

– Это Кубрик, бестолочь. Это не Кордова. Ты гениев-то не путай. – Марлоу оглядела нас по очереди. – И что – все?

Мы промолчали, и она фыркнула:

– До чего все-таки унылы поклонники. Как увидят тебя живьем – рыдают, ты вилку на минутку возьмешь – они ее потом вставят в рамочку. Но совершенно не способны хоть что-то с этим вдохновением сделать – обогатить, к примеру, свою жизнь. Стэнни, бедняжка, на стенку лез. Говорил мне: «Хьюи, – это он меня так звал, – Хьюи, они по пять раз смотрят кино, шлют восторженные письма, но глубинный смысл до них не доходит. Они ничего оттуда не выносят. Ни героизма. Ни храбрости. Просто развлекаются».

Хьюи вздохнула, еще отпила.

– Стэнни воспитывали в добрых католических традициях. Его мать Лола вкалывала на двух работах, горничной в одном крупном нью-йоркском отеле. Родилась в деревушке под Неаполем. Но отлично разбиралась в stregheria. Вы, вероятно, о таком слышали?

– Нет, – покачала головой Нора.

– Это итальянский архаизм, означает «колдовство». Семьсот лет традиции, передавалась в основном в бабушкиных сказках, байках – детей пугать, чтоб ели овощи и пораньше ложились в постель. Отец Кордовы был кузнец из Каталонии. Семья жила в городишке под Барселоной и собралась эмигрировать в Штаты, когда Стэнни было три. В день отъезда отец решил, что уехать не может. Не хотел с родиной расставаться. Ну, Лола взяла ребенка и отправилась в Америку. Через год у отца завелась новая семья. Стэнни с отцом больше ни слова не сказал. Но помнил, как испанская бабка рассказывала про bruixeria – это каталонская колдовская традиция. Объясняла ему, что ведьмы сильнее всего в канун Нового года и тогда похищают детей. Учила его класть каминные щипцы крестом на угли, присыпать солью – не пускать ведьму в дом через трубу. В общем, голубчики, Стэнни рос среди суеверий. Серьезно к ним, конечно, не относились, и однако они цвели и с материнской стороны, и с отцовской. А воображение Стэнни в худшие дни будет помощнее, чем все наши реальности. Я думаю, с таким воспитанием он, как ни печально, был к этому восприимчив… я бы даже сказала, предрасположен.

Она рассеянно повертела на пальце кольцо с жемчужиной, поворачивала снова и снова.

– Он мне никогда не рассказывал, как это вышло. Но вскоре после постройки ограды он понял, что городские по-прежнему к нему залезают.

– Как? – спросил я.

– На лодке. Поместье к северу от озера Лоуз. Если с общественного берега переплыть на северный и свернуть в узкую речушку, в конце концов она впадет в озеро на территории поместья. Когда это выяснилось, Станислас нанял строителей – перегородить речушку сеткой до самого дна, чтоб только наперсток проплыл. Через неделю они с женой проснулись от грохота барабанов. Голоса. Крики. Наутро он пришел к ограде, а сетка в реке вырезана. И видно, что резали из поместья, а не снаружи.

– Кто-то из домочадцев, – вставил я.

Она кивнула, но распространяться не стала.

– Кто? Прислуга?

– В каждом раю найдется змей, – улыбнулась она. – У Стэнни была одна слабость – он верил, что личность переменчива. Считал, что люди – в чистом виде люди – злыми не бывают. Всегда любил, чтобы вокруг толпа. Тусовщики, вы бы сказали – поклонники, а он их называл своими союзниками. Не прожив в «Гребне» и месяца, он абсолютно случайно познакомился в городе с красивым молодым священником, который тоже переехал в Каргаторп, приход обустраивать. Стэнни работал над сценарием «Тисков для пальцев», ему нужен был консультант по религии, и они подружились. Через несколько недель священник поселился в «Гребне». Джиневра лезла на стенку. Она этого священника не выносила. Красавчик был неописуемый, такой мускулистый Тайрон Пауэр[90], златовласый и голубоглазый. И der Schwanz[91]у него, вероятно, был ого-го, если вы меня понимаете. Утверждал, что рос средь кукурузных полей Айовы. Но была в нем какая-то гниль. Джиневра твердила Стэнни, что мужик опасен. Самозванец. Пиявка. Она же итальянка, правоверная католичка, а в познаниях священника о Церкви обнаружились некие зияющие пробелы. И она считала, что он противоестественно одержим ее мужем. Стэнни говорил, мол, оставь, не переживай. Парень завораживал его, вдохновлял.

Тут ее снова надолго отвлекла бутылка.

– Не знаю, как это вышло, – повторила затем она. – Я подозреваю, Стэнни ночью пошел на перекресток высказать горожанам, что о них думает, но спрятался и стал за ними наблюдать. В особняк вернулся на заре, и все это представлялось ему уже в ином свете. Не знаю, что он там увидел, что они вытворяли. Никто ничего не доказал, но Джиневра всегда считала, что во всем виноват священник. Что он заключил с городскими сделку, а может, и сам был одним из них.

Она вздохнула.

– В общем, так началась жизнь Стэнни в «Гребне». В смысле творческом он обрел себя. Конечно, предыдущие его фильмы били навылет, однако новые, снятые там, – это просто другое измерение. Там он создавал ночное кино. Как-то раз мне объяснил: «Хьюи, – сказал, – я люблю бросать своих персонажей в темноте. Лишь тогда я вижу ясно, кто они такие».

Она пощупала длинные атласные рукава, разгладила ткань на коленях. У меня отнялся язык – и рассказ о Кордове, и сама рассказчица зачаровывали меня. Марлоу оживилась, просветлела – ничего общего с женщиной, которую мы увидели в первые минуты.

– В конце концов необходимость уезжать из «Гребня» вообще отпала, – продолжала она. – Всё и все приходили к нему. В поместье триста акров. Он там строил площадки, там же и монтировал. Выезжал, только если поблизости от Каргаторпа находил подходящую натуру. Он как будто уверился, что сможет обрести могущество лишь на этих землях. И это правда. Он добивался потрясающей игры. Энергия его не знала границ. Он был как Посейдон, актеры – косяки мальков. Работая со Стэнни, ты жил в «Гребне». Питался там же, не выходил за ограду, любые контакты с внешним миром запрещались. Ты отдавал Стэнни свою жизнь – вручал ключи от королевства. И не только тело свое, но и душу. По предварительному уговору. Приезжаешь в первый день съемок – слепой, невежественный. Что за фильм, что за персонаж – неизвестно, понимаешь только одно: знакомая тебе жизнь подошла к концу. Ты отправляешься в путешествие, в другое измерение, в неведомое. Спустя месяца три-четыре, вынырнув оттуда, ты возвращался домой другим человеком. Понимая, что всю прежнюю жизнь проспал.