The Transformation of the World: A Global History of the Nineteenth Century - Jürgen Osterhammel

индустриализация, необходимо, чтобы меньшее число людей могло производить больше продуктов питания». Здесь нет необходимости высказываться по этому поводу. Основной интерес для глобальной истории представляют относительные пропорции, о которых можно сказать следующее.

Во-первых, историки Англии или Европы определяют сельскохозяйственную революцию в целом как начало длительного и неуклонного повышения эффективности сельского хозяйства, измеряемого как ростом урожайности с гектара (в Европе в основном за счет новых систем севооборота и доиндустриальных технологических инноваций), так и ростом производительности труда за счет механизации и так называемой экономии от масштаба. Подобные явления уже были зафиксированы в Нидерландах XIV века. Однако настоящая сельскохозяйственная революция произошла в Англии в конце XVIII века и продолжалась в первой половине XIX. К 1800 году английский сельский рабочий производил в два раза больше, чем русский, а урожайность пшеницы на гектар в Англии и Нидерландах была более чем в два раза выше, чем практически в любой другой стране мира. В течение XVIII века Англия смогла стать ведущим экспортером зерна на континент, после чего быстро растущее население превратило ее в еще более крупного нетто-импортера и, начиная с первого закона о кукурузе 1815 года, сделало тарифы на зерно центральным предметом споров в британской политике.

Во-вторых, особый путь развития Англии не позволяет сделать вывод о том, что европейское или "западное" сельское хозяйство в конце XVIII века однозначно лидировало в мире. В значительной части Европы сельское хозяйство было способно обеспечить жизнедеятельность местного населения не в большей степени, чем в индийских, китайских, японских или яванских регионах интенсивного земледелия. Прошло немало времени, прежде чем даже наиболее динамично развивающиеся европейские регионы получили очевидную выгоду от достижений механизации. В 1790 г. на юге Англии 90 % урожая пшеницы по-прежнему убиралось вековым серпом, который лишь постепенно вытеснялся косой; а в 1900 г., когда в Англии ведущей технологией стала сноповязальная жатка, на континенте коса по-прежнему убирала большую часть зерновых. Машины с паровым двигателем обмолачивали большую часть урожая с 1880-х гг. в Англии, но в других странах - лишь значительно позже. В 1892 г. в США был запущен в серийное производство первый трактор, хотя в 1914 г. их было не более тысячи (к 1930 г. - миллион). В 1950 году лошади по-прежнему составляли 85% тягловой силы в европейском сельском хозяйстве. Искусственные удобрения, впервые широко применяемые в Германии и Нидерландах, стали считаться само собой разумеющимися во всей Европе только в 1930-х годах, спустя целый век после новаторских открытий Юстуса фон Либиха. Полная механизация и рационализация сельского хозяйства были развитием ХХ века также в Европе и США, а реликты досовременных способов использования почвы еще сохранялись. От Скандинавии до Южной Италии многие крестьяне придерживались технологически простых форм натурального хозяйства, иногда даже подсечно-огневого, как в Африке. Там, где, как в Средиземноморье, использование лошадей наталкивалось на нехватку пастбищ и зимних кормов, энергетические затраты на сельскохозяйственное производство сталкивались с узкими ограничениями. Кроме того, в Европе наблюдался "упадок" сельского хозяйства. Сельское хозяйство Испании так и не оправилось от того, что к аграрному опыту евреев и мусульман (последние были изгнаны в 1609 г.) относились с пренебрежением, а их ирригационные системы пришли в упадок.

В-третьих, трудоемкое выращивание риса на орошаемых полях в тропических и субтропических широтах тысячелетиями было одной из самых продуктивных форм сельского хозяйства. Оно тоже приобрело законченную форму в ходе длительного процесса, завершившегося лишь в XII веке на юге Китая: по словам Фернана Броделя, это «самое важное событие в истории человечества на Дальнем Востоке». Поскольку выход за заданные рамки сельского хозяйства возможен только на самом высоком "традиционном" уровне, некоторые регионы Азии были кандидатами на такой скачок. Аграрная революция предполагает высокую плотность населения, функционирующую рыночную систему, достаточно свободный труд, высокий уровень и широкое распространение ноу-хау. Эти условия в середине XVIII в. присутствовали и в южных, и в центральных районах Китая. Однако против самостоятельной китайской или азиатской сельскохозяйственной революции работали другие факторы: Рисовые поля были способны поглотить все большие трудозатраты на данной площади; практически не было резервов земли, которые можно было бы открыть при наличии соответствующих стимулов; экологические издержки интенсивного сельского хозяйства были более очевидны в Китае (или Японии и Индии), чем в Европе; отсутствовали альтернативные возможности трудоустройства за пределами деревень; у заочных землевладельцев, живущих в городах, было мало мотивов для улучшения производства на арендованных ими землях; в XIX - начале XX в. доступ к удобрениям промышленного производства был ограничен. На севере Китая, где экологические условия были менее благоприятными, чем на юге, и где производители, как правило, предпочитали просо и пшеницу рису, крайняя расчлененность землевладения и минимальная "экономия на масштабе" создавали серьезные дополнительные трудности. Крупные поместья или фермы не имеют никакого смысла в выращивании риса: централизованное управление приносит мало пользы, а машины с механическим приводом, за исключением небольших дизельных и электрических насосов, которые впервые начали повышать производительность в Японии в 1910-х годах, имеют очень ограниченное применение на рисовых полях или в чайных садах. Также мало возможностей для почвозащитного севооборота, поскольку террасные бассейны практически не могут использоваться ни для чего другого, кроме риса и карпа.

Все это означает, что использовать голландско-английскую "сельскохозяйственную революцию" в качестве мерила для экологически и социально совершенно иной формы сельского хозяйства было бы нереально и нецелесообразно. В разных частях Азии в разное время эта модель достигла той точки, когда стало трудно прокормить часто растущее население. Однако время достижения этой критической точки зависело от внешних условий. Например, выращивание риса в Южном Китае было частью более широкого производственного комплекса, включавшего рыбоводство, чаеводство, разведение шелкопряда. С начала XVIII века чай и шелк сильно зависели от экспортной торговли, и крах китайских внешних рынков (сначала чая, затем шелка) с появлением в конце XIX века индийской и японской конкуренции стал решающим фактором острого кризиса китайского сельского хозяйства, который многие западные наблюдатели описывали в 1920-1930-е годы.

В-четвертых, модель английской аграрной революции не распространилась по Западу так же, как индустриальный способ производства, который смог найти свою нишу в самых разных условиях. Сельское хозяйство в большей степени, чем промышленность, связано с конкретными экологическими условиями и гораздо сильнее привязано к традиционным социальным структурам, которые нелегко преодолеть. Безусловно, результаты сельскохозяйственного производства сильно различаются. Лишь несколько стран континентальной Европы добились впечатляющих успехов в урожайности и продуктивности: прежде всего Германия (где урожайность зерновых с гектара в первой половине XIX века выросла на 27%), затем Дания, Нидерланды, Австро-Венгрия, и совсем немного - Франция, крупнейшая аграрная