Доктрина шока - Наоми Кляйн

Этот шаг был для доктрины шока новой фазой, где она замыкалась сама на себя. Ранее катастрофы и кризисы использовались для проведения программ радикальной приватизации постфактум, однако институты, имеющие власть как создавать катастрофы, так и ликвидировать их последствия: армия, ЦРУ, Красный Крест, ООН, сотрудники служб помощи при стихийных бедствиях, — оставались последним бастионом, находившимся в руках государства. Теперь же для захвата этого «ствола» метод использования кризиса, отработанный за три последних десятилетия, должен был стимулировать приватизацию инфраструктуры создания катастроф и ликвидации их последствий. Кризисная теория Фридмана достигла стадии постмодернизма.

Главными создателями того, что можно назвать приватизированным полицейским государством, были наиболее влиятельные фигуры будущей администрации Буша: Дик Чейни, Дональд Рамсфельд и сам Джордж Буш-младший.

За идеей Рамсфельда приложить «логику рынка» к армии стоит проект с 40-летней историей. В начале 1960-х он начал посещать семинары экономического отделения Чикагского университета. У него сложились особенно близкие отношения с Милтоном Фридманом, и когда 30-летний Рамсфельд был избран членом Конгресса, Фридман взял молодого республиканца под свое крыло, помог ему сформулировать политическую платформу в духе свободного рынка и наставлял в экономике. Эта близость сохранялась все последующие годы. Рамсфельд посещал ежегодные торжества в честь дня рождения Фридмана, которые устраивал президент фонда Heritage Эд Фолнер. «В Милтоне есть нечто такое, что, находясь рядом с ним и разговаривая с ним, я себя чувствую мудрее», — сказал Рамсфельд о своем наставнике, когда Фридману исполнилось девяносто.

Это восхищение было взаимным. Фридман был в восторге от преданности Рамсфельда идее свободного рынка, так что он даже оказал сильное давление на Рейгана, чтобы на выборах 1980 года тот поставил в избирательном списке рядом с собой Рамсфельда вместо Джорджа Буша-старшего — и никогда не мог простить Рейгану, что тот отказался следовать его совету. «Я думаю, Рейган совершил ошибку, выбрав Буша кандидатом в вице-президенты, — писал Фридман в своих мемуарах, — в самом деле, это самое неудачное решение не только его предвыборной кампании, но и президентства. Кандидатом, которого я бы предпочел, был Дональд Рамсфельд. Если б выбрали его, я думаю, он стал бы президентом после Рейгана и мы бы не знали печального периода правления Буша-Клинтона».

Когда Рамсфельду не удалось попасть в избирательный бюллетень вместе с Рейганом, он начал свою успешную карьеру в бизнесе. Став генеральным директором международной компании Searle Pharmaceuticals, производящей лекарства и химические реактивы, он использовал свои политические связи, чтобы добиться одобрения от противоречивого и весьма богатого Управления по санитарному надзору за качеством пищевых продуктов и медикаментов относительно аспартама (его продавали под названием NutraSweet); когда же Рамсфельд стал посредником сделки по продаже Searle компании Monsanto, он лично заработал около 12 миллионов долларов.

Подобные крупные сделки превратили Рамсфельда в мощного корпоративного игрока и обеспечили ему место в руководстве таких компаний, как Sears и Kellog's. Статус бывшего министра обороны делал его незаменимым для любой компании, которая входила в военно-промышленный комплекс, как его называл Эйзенхауэр. Рамсфельд входил в руководство Gulfstream, производившей самолеты, а также получал 190 тысяч долларов в год как член совета директоров ASEA Brown Boveri (ABB), швейцарского инженерного монстра, который привлек к себе ненужное внимание, когда выяснилось, что ABB продала Северной Корее ядерную технологию, включая средство для производства плутония. Эта продажа ядерного реактора состоялась в 2000 году, в это время Рамсфельд был единственным человеком из Северной Америки в тамошнем совете директоров.

Он уверяет, что не может вспомнить, чтобы они обсуждали эту сделку с продажей реактора, хотя компания настаивает на том, что «члены совета директоров знали об этом проекте».

В 1997 году, когда Рамсфельд был назначен главой совета директоров фирмы Gilead Sciences, занимавшейся биотехнологиями, он уже был убежденным сторонником зарождающегося капитализма катастроф. Его компания получила патент на лекарство Tamiflu, которым можно лечить различные виды гриппа и которое является эффективным средством от птичьего гриппа. И если бы произошла вспышка крайне заразного вирусного заболевания (или его угроза), государству бы пришлось заплатить миллиарды долларов за продукцию Gilead Sciences.

Выдача патентов на лекарства и вакцины для лечения заболеваний, угрожающих здоровью общества, до сих пор остается предметом споров. Несколько последних десятилетий в США не было эпидемий, но когда в середине 50-х годов в стране свирепствовал полиомиелит, болезнь вызвала горячие споры об этической стороне получения прибыли от болезней. В стране официально насчитывалось 60 тысяч больных полиомиелитом, и все родители боялись, что их ребенок заболеет этим приводящим к инвалидности и нередко смертельным заболеванием. Когда в 1952 году Джонас Солк, ученый Питтсбургского университета, разработал первую вакцину от полиомиелита, он отказался брать патент на лекарство от смертельного заболевания. «Тут не может быть патента, — сказал Солк в радиопередаче ведущему Эдварду Р. Марроу. — Можете ли вы запатентовать солнце?»

Можно с уверенностью сказать, что, если бы солнце можно было запатентовать, Дональд Рамсфельд давно бы уже подал соответствующую заявку в Бюро патентов США. Его бывшая компания Gilead Sciences также владела патентами на четыре типа лекарства от СПИДа и тратила много сил на то, чтобы воспрепятствовать распространению дешевых непатентованных версий этих медикаментов в развивающихся странах. Деятели государственного здравоохранения США спорили с компанией, указывая, что некоторые важнейшие лекарства Gilead были разработаны на гранты из денег налогоплательщиков. Для самой же Gilead эпидемии означали рост рынка, и фирма провела напористую рекламную кампанию, призывая предприятия и отдельных людей запасаться Tamiflu просто на всякий случай. До своего возвращения в правительство Рамсфельд был настолько уверен, что скоро создаст новую индустрию с горячими деньгами, что даже помог учредить несколько частных инвестиционных фондов, специализирующихся на биотехнологиях и фармацевтике. Такие компании наживаются на апокалиптических картинах будущих свирепых эпидемий, заставляя правительства покупать по высокой цене жизненно важные препараты, патенты на которые держит частный сектор.

Дик Чейни, протеже Рамсфельда в администрации Форда, также полагался на доходы от мрачного будущего, хотя для Рамсфельда рыночный бум создавали эпидемии, а для Чейни — будущие войны. Будучи министром обороны при Буше-старшем, Чейни сократил количество действующих подразделений и заменил их частными подрядчиками. Он заключил контракт с Brown & Root, инженерным отделением транснациональной корпорации, расположенной в Хьюстоне, Halliburton. Компания должна была оценить, какие функции, выполняемые американскими военными, можно передать частному сектору, чтобы это приносило выгоду. Неудивительно, что Halliburton нашла множество таких работ, и эти исследования легли в основу еще одного контракта Пентагона — программы усиления служб тыла гражданскими специалистами. Пентагон славился своими контрактами на миллиарды долларов с производителями вооружения, но это было новшеством: уже не поставки необходимого для армии оружия и оборудования, но обеспечение выполнения ее операций.