Одно сплошное Карузо - Василий Аксенов

Любопытно, что весь этот шухер не обязательно относится к уже известным «большим писателям». Иногда речь идет о совершенно неизвестных «больших писателях». Однажды я прочел в IHT[320], что весьма солидный дом заплатил неизвестной писательнице полуторамиллионный аванс за заявку на роман «Промельк чулка». Здесь же излагался синопсис будущего бестселлера. Жили-были в Лос-Анджелесе две молодые женщины. Одна была кинозвездой, другая проституткой. В финале выясняется, что они родные сестры. Ну, как тут не отвалить полтора лимона за такую гениальную задумку, ведь эти полтора непременно превратятся в полтораста! Романы такого рода, между прочим, сочинялись в бараках сталинского ГУЛАГа. Уголовники выискивали какого-нибудь политического и приказывали ему: будешь нам ро́маны тискать! Особенно нравились романы про незаконных детей князей и членов Политбюро. Ро́маны нередко спасали жизнь своим сочинителям. Хороший аванс, впрочем, тоже помогает жить.

Сейчас все чаще в Америке возникают споры о книжной продукции. Давно пора. Посмотрев с птичьего полета на американский книжный ландшафт, можно упасть ниже вкусов, царящих в нашем предположительно столь рафинированном обществе. Успех толстенного кирпича Кристи Келли[321]о Нэнси Рейган говорит сам за себя. Мелькнувший на телевизоре некий растерянный писатель в недоумении разводит руками: «Не означает ли это, что мы, американцы, любим читать дрянь?»

С другой стороны, литературный агент Мортон Дженклоу не раз уже утверждал с экрана, что никогда еще вкусы американской публики не были на такой достойной высоте. Одним нравится поп, а другим попадья.

В самом деле, можно предположить довольно банальное объяснение такому расхождению во мнениях. Тому, кому сопутствует успех, нравятся вкусы публики. Того, кого преследуют неудачи, они угнетают. Так оно, скорее всего, и есть, однако любой факт, как нас учит проклятая диалектика, имеет двоякую интерпретацию. С одной стороны, мы можем посочувствовать неудачникам, но, с другой стороны, мы должны возблагодарить небеса за то, что в обществе еще есть люди, застрахованные от успеха Кристи Келли.

Можно поспорить: дескать, есть одна литература и есть другая литература. Есть огромный мир коммерческой халтуры, и есть меньший мир, где существуют достоинство, независимость и вдохновение, то есть мир подлинной литературы. Это верно, однако два этих мира вовсе не наглухо изолированы один от другого. Мир коммерции не может не повлиять на мир артистизма. Обратное движение, увы, почти отсутствует. В этом состоит главная суть нашей проблемы: я как артист, и они как мои гипотетические читатели. Массовая продукция халтуры создает новый климат над культурными полями. По сути дела, мы можем говорить об огромном загрязнении окружающей среды, в данном случае всей западной культурной сцены, и о быстром превращении крылатого коня в вымирающий вид парнокопытных. Волей-неволей общее настроение литературной жизни и даже настроение отдельного писателя, каким бы он ни был индивидуалистом, связаны со вкусами публики. Все выглядит довольно просто. Всякий автор знает, что есть шанс разбогатеть, потворствуя низким вкусам. Любому писателю по силам создать «товарную штуку», работая в рамках рыночной классификации. В то же время для него не секрет, что все необычное, экстраординарное, отстраненное не очень-то находит место на массовом рынке, вряд ли будет продано в серьезных количествах, то есть имеет мало шансов присоединиться к современной «большой литературе». И пока он работает, предательская мысль то и дело вторгается в его торжественное уединение. Что это я делаю? Вряд ли я осчастливлю этим моего агента и издателя. Книготорговцы вряд ли разместят заказы.

Эта кардинально подлая мысль имеет прямое отношение к понятию «внутренняя цензура», которая была для меня пугалом все годы существования в качестве советского писателя. «Что же это я делаю? Куда меня заносит? Это же ни в какие ворота соцреализма не лезет! Книге этой никогда не увидеть свет!»

Мы выдавливали из себя «внутреннего цензора» каплю по капле, мы заводили (я, во всяком случае, заводил) диалоги со своей пишущей рукой в хемингуэевском стиле. Пиши, рука, не останавливайся! Ведь если ты принадлежишь свободному человеку, ты и сама свободна. Вперед, вперед, о, моя грешная правая рука!

Разумеется, мечта о коммерческом успехе живет в каждом авторе, независимо от того, как высоко он носит свои брови. Эта мечта, может быть, является главным преимуществом нашей профессии. Писатель немедленно утешается при неудаче и немедленно начинает мечтать об удаче со следующей вещью. Мечтай, брат, мечтай! Только не преследуй успеха, не суетись, не потей! Дай ему себя преследовать, и тогда он тебя обязательно догонит. Во всяком случае, в мечтах.

В сравнении с другими видами искусства у литературы гораздо больше соблазна произвести дешевку. В отличие, скажем, от живописи окончательный результат творческого процесса выходит в свет в виде множества дешевых копий. Увы, в условиях массового рынка дешевизна отдельно взятой копии покрывает пленкой дешевизны весь литературный ландшафт.

Дешевка и мрачная серьезность так называемого «агрессивного маркетинга» не может не породить общей унылости книжного мира. Глядя на безвкусные яркие суперобложки еженедельных «релизов», я не могу подавить зевоты. Традиция суперлятивных «мнений» на задней стороне суперобложки, написанных исключительно в одном и том же тоне задыхающегося восхищения, представляется не чем иным, как только лишь тоскливым позором. Последствия этого вроде бы нехитрого дела могут быть более серьезными, чем кажется. Естественно приходит мысль о литературной критике. Иногда мне кажется, что критик в западном мире почти полностью потерял возможность и способность выразить свою личность, то есть свои субъективные взгляды на литературный объект. Быть может, он уже находится на том уровне не-свободы, на котором был его коллега эпохи соцреализма, вынужденный всегда давать «объективную», то есть партийную, оценку литературной штуки. С очень небольшим исключением литературная критика в Америке становится как бы продолжением все того же «агрессивного маркетинга». Публику больше заботит не содержание рецензии, а место ее расположения в еженедельнике. Однажды я целый день принимал поздравления по поводу того, что рецензия на мою книгу была напечатана в левом верхнем углу одной из страниц The Publisher’s Weekly[322].

Что же касается вкусовых ощущений большинства критиков, то они размещаются в довольно узком спектре от сладкого до кисло-сладкого. Здесь уже нет места для оттенков горечи.

Поражает почти полное отсутствие литературных полемик, столкновений между различными эстетическими направлениями. Полноте, о каких это эстетических направлениях я говорю? Их больше не существует.

Странное, обескураживающее состояние ожирения и застоя. Не думаю, что американскому критику нечего сказать от первого лица, однако вся наша еженедельная практика показывает, что эта first person[323]задавлена почти окончательно. Мы уже не ждем от критики художественной литературы ни откровений, ни скандалов.