Император Терний - Марк Лоуренс

— Ты будешь убивать снова и снова, совершать ужасные вещи, предавать тех, кого должен любить, уничтожишь своего брата и навлечешь гибель на всех нас.

— И что, ничего не изменится? — Я проигнорировал выражение лиц Элин и Синдри. Разочарование сделало мой язык острее. Я думал, что вырасту, стану лучше. — Скажите мне, святой отец. — И я произнес «святой отец» совершенно серьезно. — Почему любой влиятельный человек не может найти себе провидца и спланировать путь к славе?

Он притих. Такое раскаяние нельзя подделать. Он говорил с мягким юмором и самоиронией, но я верил ему.

— Это будет чем-то вроде насилия над собой. Смотреть, как ты проходишь через море возможностей, следовать правде извилистой тропой. Самая малость этого может остановить рост. — Я подумал о Джейн, крошечной, и притом старше Горгота. — Или ослепить тебя. — Его бельма выглядели перламутровыми при свете Зодчих. — А если заглянуть слишком далеко, если увидеть, что ждет всех нас в конце…

— Скажи мне.

Отец Меррин покачал головой.

— Оно горит.

И на миг мне показалось, что бескожая рука схватила медную коробочку.

Тело папессы лежало в гуще резни. Мы двинулись к императорскому дворцу, гигантскому куполу, выстроенному из тысяч огромных песчаниковых блоков, удерживаемых лишь силой притяжения. Сотня гвардейцев из моей свиты осталась нести стражу над мертвой, капитан Денвере оценивал возможности.

— Большая какая.

Красноречие Макина, улетучившееся при въезде в город, еще не вернулось.

— Каково было бы въехать сюда во главе армии, чтобы за спиной имелись сто тысяч копий! Просто захватить город, не дожидаясь приказа.

Никто не ответил, лишь свистел холодный ветер и цокали по камню копыта.

Во время этой долгой медленной поездки по большой площади Вьены я наконец осознал, что отец мертв. Я понял это постепенно. Дух, которого показала нежить, сон о захвате Высокого Замка, соболезнования клирика. Самым надежным было бы увидеть его павшим, взирая на его труп. Наиболее достоверным финалом представлялось нанести удар, прикончить его и пытаться стереть кровь с рук, словно она никогда не исчезнет.

Я чувствовал себя… опустошенным. Смерть отца ударила по мне, как язык по колоколу, и я зазвенел с надрывом, повествуя о разрушенной жизни.

— Ничего нельзя исправить, брат Макин.

Макин осмотрелся. Ничего не сказал. Это было лучше слов.

Я мог сомкнуть руки на горле старика. Душить и смотреть, как гаснет свет в его глазах. Выкрикивать обвинения, восставая против былой несправедливости. И все равно внутри было бы пусто. Безнадежно.

Я дотронулся до шрамов на запястье.

— Я мог бы взять верховную власть. Священники записали бы мое имя, и оно сохранилось бы в веках. Но то, что написали здесь тернии, — это моя история, нельзя изменить того, что отняли.

Макин нахмурился, у него все еще не было ответа. А каким тут может быть ответ?

Мое имя в веках? В каких веках? Марко Онстантос Эвеналин из Золотого Дома был испытанием — не началом. Испытанием и уроком. Годами Михаэль и его товарищи по ордену распространяли оружие. Огни Зодчих, яды и болезни. И вот мы — новые люди, рожденные из пепла, — и разламывали мир, играли с нашей магией, с игрушками, которые оставили нам современники Фекслера.

Надломить еще немного — и покажется рука Михаэля: призраки нашего прошлого снова восстанут и окончательно решат все проблемы. А что шло за мной? Что кусало меня за пятки? Армия мертвых, клином некромантии направляющаяся за мной на Вьену. Достаточно большим клином, чтобы все расколоть. Неудивительно, что отец Меррин был слеп. Наше будущее ослепило его. Шел дождь, стояла холодная осенняя морось, я бездействовал. Я дал терниям удержать меня, принял то, что они предлагали, и потерял первого из своих братьев. Плоть от моей плоти, забота о нем была первым обязательством, которое я принял на себя. Я предал его и оставил одного умирать. И хотя я мог заплатить любую цену за то, чтобы это исправить, столько монет не нашлось бы даже у императора.

Купол дворца, такой далекий, поглотил нас своей тенью. Я стряхнул воспоминания, оставил мать, отца, брата позади, под дождем.

По периметру купола было не меньше дюжины низких входов, проемов, по высоте способных пропустить одного всадника, а по ширине — тридцать. Гвардия выстраивалась там по мере того, как прибывали члены Сотни, чьи свиты останавливались в залах за этими проемами. В случае угрозы врага — например, меня с сотней тысяч копий — Гвардия встала бы на защиту Конфессии.

Мартен постучал меня по плечу и показал на запад. Там подымался столб черного дыма, наклоненный ветром.

— Во Вьене полно труб, — сказал я.

Мартен показал на второй столб, вдалеке, поднимающийся к низко нависшим тучам. Я подумал: а нет ли уже там, у городских ворот, мертвых, возможно, только что пробудившихся, опередивших Мертвого Короля? Даже его передовые отряды были еще в сутках пути отсюда. И все же этот странный дым висел над далекими крышами. Окраина города горела?

— Возможно, кто-то обошел меня и привел армию, — сказал я.

Казармы гвардейцев вокруг дворца заполняются в строго установленном порядке, начиная с главного входа. Наши сотни промаршировали в те, что ближе всех к Королевским Воротам. Возможно, прибывшая за нами делегация Затонувших Островов была последней. Иногда говорят, что первыми пройти через Золотые Ворота на Конфессию — значит получить благосклонность мертвых императоров. Более практичные думают, что это дает дополнительные дни, чтобы заручиться союзниками и усилить свою фракцию. А я считаю — это лишь возможность надоесть потенциальным союзникам до тошноты. В прошлый раз я не смог войти в тронный зал, слишком запятнанный, чтобы получить допуск, и Сотню видел лишь мельком, взирая на нее через Золотые Ворота не самым добрым взглядом.

Мы спешились. Оссер Гант вышел из кареты, за ним выбрались Гомст и Катрин, потом Миана с Уильямом, закутанным в меха для защиты от ветра. Мы шагнули в исполинскую пасть Королевских Ворот, с нами был лишь почетный караул из десяти воинов в золотой броне. Их вел капитан Аллан, Деверс остался снаружи охранять папскую тушу — мы подумали и решили, что так будет лучше.

Церемониальные ворота были открыты — чудовищно огромные, из почерневшего дерева, окованного медью. Закрыть их могла, наверное, только сотня человек — и то если петли хорошенько смазать. Мы прошли внутрь и прошагали по залу Императоров, где все они были запечатлены в камне: отцы, сыновья, деды, узурпаторы, узаконенные к своей вящей славе бастарды, убийцы и полководцы, миротворцы, строители Империи, ученые, безумцы и дегенераты — все были представлены героями в доспехах и сжимали регалии. Свет Зодчих, сотня ярких точек на потолке, уводил вдаль, превращая каждую статую в подобие острова посреди освещенного пруда.

— И ты хочешь быть среди них? — спросила Катрии.