Ах, война, что ты сделала... - Геннадий Синельников

Когда-то, еще в Афганистане, я наивно думал: если живым вернусь домой, никого уже не буду бояться, потому что самое страшное я уже «отбоялся» там — на войне, под пулями и разрывами снарядов и мин. Молодым был и наивным. Слова, сказанные на прощание капитаном-десантником: «Главное, что мы остались живы», теперь казались не совсем верными. Остаться физически живым это одно, а морально — совсем другое. Афганских душманов заменили другие, не менее подлые и коварные, как этот полковник. Били и ранили они зачастую сильнее, чем те, на войне. И хоть не было в их руках оружия, и были они не в духовской одежде, а цивильных костюмах и военных кителях, с большими звездами на погонах, они были так же страшны и непобедимы, потому что в этой борьбе побеждал тот, у кого было больше прав и власти. В Афганистане мы многому научились: и плохому, и хорошему. Самое главное, прошедшим войну офицерам были, более чем другим, не воевавшим, присущи честность, принципиальность, открытость, чувство собственного достоинства, стремление к справедливости. Казалось, что эти приобретенные и утвердившиеся в особых условиях качества никто и ничто уже не сможет изменить. Но служба в Союзе, пропустив сквозь свои жернова, заставила многих афганцев поступиться своими жизненными принципами. В Союзе нужно было беспрекословно выполнять далеко не всегда понятные приказы, подчиняться не всегда умным и порядочным командирам, помалкивать и не иметь собственного мнения. «Афганцев» в войсках командование, особенно вышестоящее, опасалось, недолюбливало, потому что говорили они зачастую не то, что хотелось слышать начальству, пытались ввести в застойный учебный процесс боевой опыт, приобретенный на войне, часто вспоминали Афганистан, боевое братство, а поэтому были очень непредсказуемыми и неудобными. Конечно, были такие, кому соответствовало такое отношение, но их были единицы.

— Здесь вам не Афганистан, — часто приходилось слышать от больших и маленьких начальников, не побывавших там.

«Афганцев» ставили на место безжалостно, ломая и изгоняя из них все лучшее, чему они научились там.

…Где-то через месяц мне позвонил заместитель начальника политического отдела армии и спросил об аттестации и подготовке к итоговой проверке. Я ответил, что батальон к проверке готов, но у командования есть мнение — аттестовать его сына на капитанскую должность, секретарем комитета ВЛКСМ полка.

— Старший лейтенант, — в бешенстве кричал он мне в трубку, — смотри, как бы ты после такого заявления сам не ушел с майорской должности на капитанскую! И передай своему комбату, что у него в этом году первая и последняя попытка поступить в академию на заочное обучение. Пускай думает, вы оба думайте! Если не сделаешь, как я сказал, я вам с комбатом устрою академию, недоумки драные! — И бросил телефонную трубку.

Я возненавидел этого полковника с того момента, когда он вогнал меня в тупиковую ситуацию со своим сыном. Я понял, что он сделал ставку на меня, не обращаясь к замполиту полка, потому что тот, как более опытный, мог умело сыграть на этом и извлечь для себя выгоду, а мог и отказаться сделать это. А что я? Он знал, что у меня есть шанс вырваться из этой тьмы тараканьей, и я буду делать все, чтобы добиться осуществления своей мечты. Он также просчитал, что я никому не пожалуюсь и ничего не смогу выдвинуть в свою защиту. Он крепко держал меня, словно лошадь за поводья, и управлял мною как хотел. Это был «душман», держащий меня цепкой, мертвой хваткой и не собирающийся проигрывать.

Я рассказал комбату о задании, полученном при направлении в батальон, и о состоявшемся разговоре с заместителем начальника политического отдела армии.

Комбат вызвал командира роты старшего лейтенанта Паремского и попросил его переписать аттестацию на сына полковника.

— Ни за что, — категорично ответил он.

— Саша, — снова сказал комбат, — я полностью согласен с твоим мнением, что лейтенант еще зеленый, сырой и не дорос до командира роты, но ты же сам понимаешь, что вывод в аттестации — это еще не назначение на должность. Это перспектива. У нас в батальоне много перспективных взводных, которые ждут своего назначения уже по пять, а кто и более — лет. И этот лейтенант будет ждать своей очереди. Прошу тебя переписать аттестацию на своего взводного, и запомни, что его папа своего не упустит, а своим упрямством и принципиальностью ты себе карьеру испортишь, да и нам тоже. Я советую тебе — не артачься и не ломай никому судьбу, вопрос очень серьезный, даже более, чем ты себе представляешь. Ты по своей молодости еще недооцениваешь ситуацию, а она гораздо сложнее, чем ты о ней думаешь. Перепиши, потому что против власти не попрешь.

Командир роты снова отказался переписывать.

— Ладно, не хочешь по-хорошему, смотри, не пожалей потом. А сейчас неси мне ее, я сам перепишу.

Проверку мы сдали успешно, и я убыл в очередной отпуск, а потом поехал в академию для сдачи вступительных экзаменов. Когда вернулся в часть за расчетом, узнал, что «перспективного» лейтенанта в обход существующей очередности на выдвижение уже назначили на должность командира танковой роты, вместо своего ротного, а старший лейтенант Паремский был отправлен в Афганистан. А еще через несколько месяцев услышал, что Геннадий получил назначение в Ленинград на новую вышестоящую должность, а следом за ним — в Политуправление военного округа, тоже на повышение — ушел и его отец, бывший заместитель начальника политотдела армии.

…Когда я вернулся из Афганистана, меня пригласил в гости живущий со мной в одном подъезде полковник Тропин, начальник химической службы армии. Хороший офицер, порядочный человек. Он и его семья бескорыстно помогали моей, когда я был на войне. Я уважат его, мы иногда даже вместе собирались за праздничным столом. Отношения между нами, несмотря на разницу в возрасте и служебном положении, были дружескими.

Когда я пришел к нему, полковник достал бутылку дорогого коньяка, хрустальные фужеры, выставил на стол закуску. Потом, как-то тушуясь, спросил у меня:

— У тебя чья подпись стоит в орденской книжке?

— Секретаря Президиума Верховного Совета СССР Георгадзе, — недоумевая, ответил я.

— У меня — тоже.

С этими словами он достал из шкафа стандартную красную коробочку, вынул из нее орден Красной Звезды, орденскую книжку и протянул их мне. Волнуясь, видимо, все-таки чувствуя себя неловко передо мною, рассказал, как в одном из гарнизонов армии возникла критическая ситуация с банно-прачечным обслуживанием личного состава части. Тогда командующий дал лично ему «спецзадание»: возглавить и в указанный срок закончить строительство бани в том гарнизоне. Потом он был ответственным за строительство так называемого «генеральского домика» в заповедной пограничной зоне Карелии. Везде с поставленными задачами справлялся успешно и в срок.

— Ты же знаешь, что и по службе у меня всегда все было хорошо, вот недавно и вручили. Давай, обмоем! — И он залпом выпил содержимое фужера.

Я ничего не имел против организаторских способностей и личных деловых качеств полковника, всегда радовался, когда в приказах командующего о поощрении личного состава армии звучала его фамилия. Он, несомненно, был достоин самой высокой похвалы, даже награждения орденом, к примеру, «Знак Почета», которым награждали офицеров за «целину», или любым другим, но только не Красной Звездой. Такими орденами на войне награждали погибших, да и воюющим они доставались очень дорогой ценой. И неужели одинаковой наградой можно было автоматически признать равенство выполнения интернационального долга и мирного «спецзадания»?