Война и причиндалы дона Эммануэля - Луи де Берньер

Он сделал надрез на первом дереве и смотрел, как в жестянку медленно течет латекс, а сзади подкралась Пар-ланчина и ладошками шаловливо закрыла отцу глаза, как делала в детстве.

– Я знал, что ты тут, – сказал Аурелио. – Твоя кошка мелькала за деревьями.

Парланчина убрала руки и обняла его за шею.

– Папасито, – умоляюще сказала она, – посиди со мной и расскажи про начало мира.

– Гвубба, я уже столько раз тебе рассказывал эту историю, что скоро сам ее забуду.

– Еще разочек! Ну, садись.

Они сели спинами к стволу, Парланчина обхватила колени и приготовилась слушать, искоса глядя на отца – когда же начнет? Аурелио натолкал коки во флягу и пососал.

– Я начинаю, – сказал он. – Однажды с небес упало медное яйцо, и из него выскочили индейцы. Потом упало серебряное яйцо, из которого выскочила знать. Прошло много-много времени, упало золотое яйцо, и из него выскочил сам Инка.

– А кто сделал эти яйца? Расскажи, папасито.

– Их сотворил Виракоча – Солнце.

– А кто сотворил Виракочу?

– Пачакамак.

– А кто создал Пачакамака?

– Никто, Гвубба. Пачакамак – дух всего сущего.

Парланчина задумалась, опустила голову на колени, и волосы водопадом потекли к земле.

– Если Пачакамак – единый дух, почему тогда столько разных богов, столько разных людей, так много всяких растений и зверей?

– Потому что всякий дух – кусочек единого духа. Один дух – может, ноготь с пальца Пачакамака, а другой – волосок с его головы.

– Расскажи еще раз, папасито, почему на свете разные народы?

– Потому что когда Пачакамак увидел народившихся людей, он сделал огромную лохань, чтобы их помыть. Первые люди, которых он вымыл, вышли чистенькими, потому что вода в лохани была чистой, и они сделались белыми людьми. Потом Пачакамак помыл следующих, но вода капельку испачкалась, и те люди вышли из лохани индейцами. Затем вымыл последних, а вода была уже совсем грязная, и те вышли чернокожими.

– Ну уж нет, папасито! – вознегодовала Парланчина. – Что ж это, я считаюсь грязнее тебя?

– Нет, Гвубба, нет, – успокоил ее Аурелио. – Это сказочка для дурачков. На самом деле Пачакамаку скучно было делать все похожим, потому и нет нигде на свете двух одинаковых вещей.

– Теперь расскажи, папасито, как Манко-Капак[75]стал Инка.

– Хватит на сегодня историй, – Аурелио снова пососал из фляги. – Лучше ты мне ответь, почему не сказала, что ждешь ребенка?

Парланчина рассмеялась:

– Потому что я знала, ты уже заметил, как у меня раздулся живот и налились груди.

– Родится дитя духов, – сказал Аурелио. – Будет принадлежать больше мертвым, чем живым.

– Родится твой внук, папасито. Станет сосать мою грудь и расти. Если отыщется для него тело, он туда переселится. А нет – будет жить с нами в лесу, на свободе.

– Федерико с тобой? – спросил Аурелио. – Что-то я его не вижу.

– Он же не твой сын, папасито, – мягко улыбнулась Парланчина. – Ему нравится гулять в горах и стеречь перевалы, как мне – охранять тропы.

– Надо рассказать твоей матери, что она станет бабушкой, – Аурелио поднялся и сунул флягу с кокой в котомку.

– Погоди, – сказала Парланчина, – у меня для тебя кое-что есть.

Старая сука, не убежавшая тогда с другими собаками, пробиралась между деревьями; в пасти, точно кошка, она держала крохотного щенка. Аурелио нагнулся, взял щенка, потрепал ему уши. Щенок зевнул и вознамерился пососать край одежды индейца.

– Он не умеет лаять, – сказала Парланчина.

– Это не то, – грустно вздохнул Аурелио. – Его создал дух, а я хотел такого сам вывести.

– Ты его вывел, – ответила Парланчина. – Его отец – один из твоих псов.

Она ласково улыбнулась, глядя, как Аурелио покровительственно взирает на щенка и дает ему пососать палец.

Парланчина отошла, обернулась через плечо со всегдашней своей озорной улыбкой и крикнула:

– Спасибо за сказки!

Рядышком с ней трусил оцелот, и Аурелио смотрел, как уходит его изящная высокая девочка, без умолку болтая со своим котом, наклоняясь его погладить. Она радостно пританцовывала, длинные волосы струились черной шелковой рекой. Парланчина сияла, зачаровывала, и всякий раз, когда Аурелио видел ее такой, от ее красоты у него перехватывало горло, а в глазах закипали слезы грусти.

Вернувшись домой и увидев, что Кармен совсем поседела, он понял – весь мир наконец переменился и начинается заново.

Годы подтвердят, что Аурелио прав, хотя, как водится, во времена радости и движения будут и горести, и неудачи.

Здесь рассказ о войне и причиндалах дона Эммануэля заканчивается, и начинается история о городе Кочадебахо де лос Гатос, о небывалой любви Ремедиос и графа Помпейо Ксавьера де Эстремадура, о Франческе и капитане Папагато, о ребенке Парланчины, о детях Фаридес, об Анике. Дионисио и его письмах про кокаин – обо всем, что станет еще историей Нового Альбигойского Крестового Похода и чудовищных преступлений Новой Инквизиции.