Призови сокола - Мэгги Стивотер

Лучший друг Хеннесси.

Придуманный друг.

Опал пригнулась так низко, что коснулась щекой уха Хеннесси. Она ласково прошептала:

– Что-нибудь небольшое.

Хеннесси закрыла глаза и опустила руки на грудь. Она сложила их чашей, вспомнив про огоньки, которые сыпались дождем. Такие добрые, прекрасные, невинные, изящные. Уже давно эти эпитеты не применялись к Хеннесси.

– Хеннесси, – сказал Ронан, – пожалуйста, не позволяй мне быть единственным.

Первая брешь в его броне.

– Что-то небольшое, – повторила Хеннесси. И разомкнула ладони.

Из них медленно выплыл крошечный золотистый огонек. Если смотреть краем глаза, это был просто огонек. Но если приглядеться внимательно, он горел крохотным, почти незаметным чувством – надеждой.

Она это сделала. Попроси – и получишь.

У Ронана зазвонил телефон.

В Линденмере не всегда работали телефоны. Линденмер одновременно использовал энергию силовой линии – и источал энергию сна; это, очевидно, как-то влияло на телефонную связь, а иногда ей питалось. Чаще питалось. И вдобавок в Линденмере время текло иначе, чем в остальном мире; минута здесь могла оказаться двумя часами, ну или два часа могли оказаться минутой. Учитывая всё это, было удивительно, что звонок вообще прошел.

Но он прошел.

– Я не в настроении ссориться, – предупредил Ронан.

– Ронан, – произнес Диклан. – Ты в городе?

– Я в Линденмере.

Вздох, который испустил Диклан, был самым ужасным звуком из всех, что Ронан слышал от брата.

– А что?

– Тебя ищут, – сказал Диклан. – Едут к нам домой. Чтобы убить тебя. Мэтью не отвечает.

На несколько секунд мозг Ронана перестал выдавать мысли и слова. Потом он спросил:

– Ты где?

– Застрял в пробке, – горестно ответил Диклан. – Пытаюсь выбраться, но деваться вообще никуда. Я позвонил в полицию.

Хеннесси пыталась сесть и собраться с силами. Очевидно, она слышала слова Диклана. И Линденмер тоже, потому что на землю посыпались крупные капли дождя – беспокойное небо горевало.

Ронан спросил:

– Ты далеко?

– Настолько, что не могу выйти и побежать, если ты об этом, – огрызнулся Диклан. – Он не берет трубку, Ронан. Возможно, они уже там. Я… слушай, они уже добрались… Джордан…

Когда он замолчал, Ронан закрыл глаза.

Думай. ДУМАЙ. Он обладал огромной силой, особенно здесь, в Линденмере, но вся она была бесполезна. Он не мог телепортироваться. Не мог заставить Мэтью взять трубку. Он мог управлять всем, чем вздумается, в своем лесу, но не за его пределами. И даже если бы он спал, как он мог помешать неизвестному убийце, который находился в двух часах езды на восток?

Он умел делать безделушки и приборчики. Бесполезные. Бессмысленные.

Хеннесси смотрела на него. Она слышала, как Диклан сказал «Джордан», но у Ронана не было времени с этим разбираться.

– Я попытаюсь, – проговорил он.

– Как? – спросил Диклан.

– Не знаю. Не знаю.

Он отключился. Надо было подумать… надо было…

Вокруг слышался шепот Линденмера. Деревья переговаривались.

«Грейуорен, – говорили они. – Мы сделаем то, что тебе нужно».

– Я не знаю, что мне нужно, Линденмер, – сказал Ронан. Он пытался прийти к какому-то решению. – Я не успею попасть туда вовремя. Мне нужно то, что УСПЕЕТ. Что-то тайное. Я тебе доверяю. Создай то, что я хочу.

«Что-то опасное, как ты, Линденмер», – подумал он.

«И как ты», – шепотом ответил лес.

Маленький светящийся шарик надежды по-прежнему висел на поляне, между дождевых капель.

Линденмер принялся за дело.

Дождь ушел в землю.

С недоверчивым криком, негромко шумя крыльями, появилась Бензопила. Она села на руку Ронана, и перья у нее на шее встали дыбом. Бензопила защелкала клювом и крепче сжала когти; там, где запястье не было защищено кожаными браслетами, показалась кровь.

Хеннесси прикрыла голову, когда с земли взметнулись листья. Заодно с листьями закружились птицы. Земля загудела. Глубоко внизу почва отделялась от корней. Этот низкий гул прокатился по лесу, становясь всё выше и громче, пока не превратился в чистую призывную ноту, звенящую в воздухе, целеустремленную и абсолютно ясную версию испуганного крика Адама. Звук, который означал, что он живой, абсолютно живой, а не наоборот. Листья застыли в полете. Птицы тоже. Эта нота удержала всех.

Между деревьями завертелись и замелькали огни. Свет собирал вокруг себя тьму, как будто наматывал пряжу на катушку. Темнота обладала весом, плотностью, формой. Это и было то, что Линденмер создавал для Ронана – с помощью Ронана.

Новые темные силуэты не издавали никаких звуков, только сухие листья шуршали от движений, пока темнота продолжала наматываться новыми слоями поверх света, скрывая его внутри.

Потом зависшие в воздухе листья упали; птицы улетели.

Стая была готова.

Они двинулись к Ронану и Хеннесси – существа без названия.

Вскрикнув, Опал попросилась на руки, и Ронан подхватил ее, как только существа приблизились.

Он видел, что это собаки – или волки. Угольно-черные, они сливались друг с другом, но не как отдельные животные – скорее, как клубящийся дым. Их глаза горели бело-рыжим огнем; когда они дышали, внутри пастей виднелось ослепительное пламя.

«Солнечные псы быстры, как солнечные лучи, – шепнули деревья. – Они голодны. Потуши их водой».

– Они страшные, – прохныкала Опал.

– В том-то и суть, – сказал Ронан.

«Скажи им, что делать», – произнесли деревья.

Солнечные псы кружились перед ним, прикусив черные языки черными зубами. От них поднимался дым.

Ронан велел стае:

– Спасите моего брата.

Братья Линч, братья Линч. Некоторым образом, братья Линч всегда были основным содержанием семьи. Ниалл вечно отсутствовал, Аврора присутствовала, но неопределенно. В детстве все трое болтались по лесам и полям вокруг Амбаров, поджигали что попало, копали ямы, боролись. Секреты связывали их теснее, чем любая дружба; даже уехав в школу, они остались братьями Линч. Даже когда Ниалл умер, а Ронан с Дикланом целый год ссорились, они были неразрывно связаны, ибо ненависть скрепляет так же прочно, как любовь. Братья Линч, братья Линч.

Ронан не знал, кем был бы без них.

Он гнал как черт.

Не только в Линденмере время творило странные вещи. У Ронана и Хеннесси ушел час тридцать восемь минут, чтобы добраться до Александрии – подвиг, возможный лишь благодаря противозаконной скорости и совершенно наплевательскому отношению к последствиям. Но никогда час и тридцать восемь минут не тянулись так долго. Каждая секунда была минутой, днем, неделей, месяцем, годом. Требовалась целая жизнь, чтобы проехать милю.