Золотая братина. В замкнутом круге - Игорь Минутко

– И когда ты их ждешь? – спросил Фарзус.

– Кого? – выдохнул Толмачев.

– Русских, разумеется. – Бригаденфюрер отправил в рот кусок розовой семги. – Впрочем, сюда они не дойдут… Скорее всего, тут появятся американцы, притом очень скоро. И ты не очень-то ждешь своих соотечественников, русская свинья, не так ли? – Никита Толмачев напрягся, готовый вскочить. – Сидеть! – рявкнул Иоганн Вайтер. – Соотечественники тебя вздернут на первом столбе. Верно? За прошлые грешки. А главное – за бункер. Сколько русских военнопленных ты здесь положил?

Пауль Кауфман сделал рывок, пытаясь выхватить из кобуры пистолет, и увидел дуло, направленное ему в грудь.

– Не дури, Толмачев, – спокойно продолжал бригаденфюрер. – Уйми чувства и выслушай меня спокойно. Ты, конечно, понимаешь, что такое контрразведка фюрера. Твое досье у меня с тридцать третьего года – с того момента, как ты пролез в нашу партию. Ты, Никита, не задумывался, почему тебе так легко удалось сделать партийную и военную карьеру? А когда жирный боров стал собирать в этом замке произведения искусства, награбленные в России, когда сюда попала вторая половина «Золотой братины», ты, русская свинья, не пытался постичь, почему с первой попытки получить назначение в замок Вайбер тебе это удалось?

Никита Толмачев молчал – одно воспоминание, как вспышка молнии, возникло в его воспаленном сознании.

Это было в середине 1933 года. Пауль Кауфман по-прежнему работал таксистом в Штутгарте. Несчетное количество раз он бывал в Берлине, заходил в магазин «Арон Нейгольберг и Ко» – сервиз «Золотая братина», то есть его половина с чашей в центре, красовался в витрине под толстым стеклом в торговом зале, уже, похоже, навсегда являясь символом дела одряхлевшего (Нейгольбергу исполнилось семьдесят девять лет) знаменитого берлинского ювелира: рекламные проспекты магазина выходили с изображением самой братины или фрагментов орнаментных рисунков на ней. Толмачев успокаивался одним: «Золотая братина» Ароном охраняется надежно (он даже забетонировал стены и полы своих подземных помещений). Но… видит око, да зуб неймет…

Минуло десять лет, а подступа к сервизу, казалось, не найти. И, отчаявшись, Толмачев наконец остановился на прямом грубом ограблении во время работы магазина. Или в первый утренний час, или перед самым закрытием. Это безумное решение пришло к нему в тридцать втором году. И Никита стал разрабатывать план. Транспорт есть. Оружие – не проблема. Задача посложней – отключение сигнализации и телефонной связи. Но самая трудная задача – сообщники. Необходимо два сообщника, больше не надо. Где их взять? Игнат Федорович Фомин не годится: для него Никита – первый друг, замечательный шофер, лучший в его таксомоторном парке. «Мне бы тех двоих Молчунов, – думал Толмачев. – Да где их взять?»

Никита Никитович стал по вечерам, а если удавалось, и по ночам захаживать в сомнительные питейные заведения на окраинах Штутгарта и Берлина, даже однажды смотался в Гамбург (знал из газет и разговоров о преступном мире этого города) и провел там три дня и три ночи. Безрезультатно…

А уже шел 1933 год. Таксист Пауль Кауфман как-то не придал особого значения появлению в Берлине, в Штутгарте, в других городах людей в форме хаки с красными повязками на рукавах, которую украшала черная свастика, не обратил внимания на знамена с такой же свастикой у подъездов некоторых домов.

И вот однажды, в какой-то замызганной пивной в рабочем квартале Берлина, с ним за столом разговорился человек лет сорока, крупный, веселый, пышущий здоровьем и силой, с руками, заросшими рыжими волосами («Как у обезьяны», – подумал Толмачев), в черном костюме из добротного сукна. Еще одну особенность заметил в собутыльнике Никита Никитович: родинка чудная возле левого уха, темно-коричневая, в виде маленького, но, почему-то казалось, ядовитого паука! Ужалит – и помрешь.

Вместе порядочно выпили, новый знакомый, назвавшись Вильгельмом Граузе, представился членом нацистской партии, которой «принадлежит будущее Германии и всего мира», поведал о целях и задачах своей организации (от которых у Толмачева голова пошла кругом) и, наконец, сказал, что, как только его партия придет к власти – а час близок, – произойдет экспроприация в пользу рейха имущества неблагонадежных граждан, прежде всего еврейской национальности, потому что евреям вообще не будет места в государстве чистокровных арийцев. Никита Никитович Толмачев, услышав это, мгновенно протрезвел.

– Нашей партии, Пауль, – говорил между тем Вильгельм Граузе, дыша пивом и обнимая за плечи Толмачева, – нужны крепкие, сильные парни. Такие, как ты. Вот смотрю на тебя и вижу: ты наш. Хочешь – составлю протекцию?

И Никита Толмачев поставил на эту карту. Дальше непонятным, почти волшебным образом пошло все как по маслу. Вступил в партию – началась быстрая партийная карьера. Переехали с Дарьей в Берлин. Игнат Федорович Фомин не разделял политических увлечений своего друга: «На кой тебе хрен их Гитлер? Пусть немчишки сами между собой разбираются». Можно сказать, разошлись Игнат да Никита. Бедный, бедный Игнат Федорович! Несколько лет ему и его семейству оставалось до концлагеря, где и пропадут они все, отправятся их души к небу вместе с черным дымом через трубы крематория…

Квартиру сняли за два квартала от ювелирного магазина «Арон Нейгольберг и Ко». Был поставлен Пауль Кауфман, чистокровный ариец, как было установлено проверкой (все покупается на этом свете, при любых режимах, а имея миллионы, как Никита Никитович Толмачев, вообще можно купить что угодно без проблем), руководителем организации национал-социалистов целого берлинского округа, порядочную зарплату получал в партийной кассе. И когда пробил «час икс», наступила «хрустальная ночь» 1938 года, первым оказался у магазина Арона Нейгольберга ярый, убежденный фашист Пауль Кауфман с тремя своими верными соратниками, первым нарисовал белой краской на стекле витрины звезду Давида, первым грохнул ломом в дверь, полный ликования от чувства безнаказанности: еще несколько шагов – и вот она, «Золотая братина», в его руках. А там ищите-свищите, господа нацисты, Никиту Толмачева! Все приготовлено. На второй день он объявится в Италии, а оттуда ждет их с Дарьей дальняя дорога в Бразилию или Аргентину, там он и будет планы строить, уважаемые господа-товарищи, как из Советской России вторую половину сервиза вызволять.

Но рухнуло все! Замахнулся ломом второй раз Пауль Кауфман, а ударить не успел: подкатили к ювелирному магазину «Арон Нейгольберг и Ко» две крытые грузовые машины, посыпались из них люди в черной форме.

– В сторону! Приказ рейхсканцлера!

Одни эсэсовцы вломились в магазин, другие оцепили его, оттеснив прочих в штатском.

– В сторону! Разойтись!

Свет померк в глазах Никиты Толмачева.

– …Значит, вспомнил Вильгельма Граузе? – нарушил молчание бригаденфюрер Иоганн Вайтер.

– Вспомнил, – прошептал обер-лейтенант войск СС Пауль Кауфман.

– Ну а почему у тебя из-под носа «Золотую братину» увели по приказу рейхсканцлера, знаешь?

– Нет…