Аспект-Император. Книга 2. Воин Доброй Удачи - Р. Скотт Бэккер

Они улыбнулись друг другу, хотя в глазах явственно читались дурные предчувствия. И разговор, который начался столь бурно, что буквально жег ей внутренности, превратился в пантомиму, игру теней и слов, преследующих своекорыстные цели.

Как она и ожидала все время.

Девять человек шли, согнувшись от изнеможения, единственное чувство, которое шкуродеры могли еще испытывать. Мимара уже плакала, тихо, так, что никто не слышал ее в шуме ветра. Она пару раз всхлипнула, настолько глубоким было ее облегчение. Бедра ее горели в предвкушении приближающейся тьмы…

И вкуса потемневшего кончика белого пальца Клирика.

Ветер свободно гулял по ночным равнинам, одна за другой широко раскинувшимся под небесами. Все подчинялось этим чудовищным просторам. Все двигалось в ритме их спадов и подъемов. И когда порывы ветра становились сильнее, все подламывалось или повергалось в пыль.

Ночью Мимара потихоньку ушла. Ветер носился по земле, как эскорт безбрежного полчища. Заслоняя лицо от колючего песка, она без всякого удивления оглядела себя, облаченную в изорванные лохмотья, которые некогда принадлежали Соме.

Казалось, она уже давно знала, что найдет его здесь, выжидающего, – шпиона Консульта. Отряд в сумраке продолжил путь, останавливаясь, лишь когда находил защиту от шквалистого ветра в неглубоких низинах. Мимара отправилась в дорогу, как всегда выбирая наиболее удобную для подкрадывающегося хищника линию обзора и направления ветра…

И вышла на него.

– Как? – выдохнула она.

Ее переполняло какое-то исступление, готовое разлететься в клочья, если бы вырвалось наружу.

– Как Нелюдь убивает нас?

Существо пригнулось, как и она. Оно сразу показалось безобидным, образом, не имеющим никакой глубины, не больше чем отражением, и вместе с тем смертоносным, как взведенный курок затвора в баллисте. Страх зашевелился в ней, но она чувствовала его отстраненно, как не свой.

– Скажи мне!

Существо улыбнулось той же покровительственной улыбкой, которая не раз мелькала на лице Мимары. Прекрасная и одновременно приводящая в ярость.

– Твоя Хора, – проговорило существо ее голосом. – Отдай ее мне, и тогда я спасу тебя.

Что? Она сжала мешочек, висящий у нее на груди.

– Нет! Хватит играть! Скажи, как?

Ее неистовство удивило обоих. Она видела, как существо ее глазами всматривается в темный лагерь позади нее, слегка наклонив голову и прислушиваясь чувствительным ухом к звукам в ночи.

А потом она услышала, как существо ее голосом бормочет заклинание, легко ступая под порывами ветра и поднимаясь над пыльной землей.

– Кирри… – произнесло существо. – Спроси его, что это такое!

И, высоко подпрыгнув, унеслось прочь в темноту не по-человечески быстро. Быстро обернувшись, Мимара увидела старого колдуна, поднимающегося в вихревых потоках со светящимися глазами и ртом. Его голос низким эхом разносился по равнине, отражаясь от различных углов и поверхностей. Лучи слепящего света пронизывали мрак, оставляя белые полосы по всей равнине. Пламя вспыхнуло на взорванной земле, взлетевшей на воздух вперемешку с черными травами.

Она следила, как бежит сама с изяществом газели, бросается с ловкостью змеи. Потом клубы пыли взметнулись вверх, скрыв старика и его уход.

Колл. Последний из Ущербов.

Она смотрела на него, пока старик бранился.

– Что? Что ты делала так далеко?

Человек сидел ссутулившись, единственный, кто не смотрел на нее и ее отца. Он был крупным, сильным мужчиной, когда Ущербы спасались от шранков в Косми. А теперь от него остался только скелет с выпирающими суставами. Он давно прекратил заматывать волосы в узел, и они спутанными прядями падали на лицо и плечи. Если у него и было раньше какое-то оружие, то он потерял его по дороге, и если бы не Капитан, то он давно, наверное, выбросил бы и свой палаш. В покрытой пылью бороде зияла щель вечно приоткрытого рта. Глаза всегда были опущены долу, но все равно в них было заметно безумие.

– Оно просто приходило ко мне, – солгала Мимара, ведь, по правде, было наоборот. – У него было мое лицо.

– Ты могла погибнуть! Зачем? Зачем уходить так далеко?

Колл. Только Колл. Из всех Ущербов только он еще не поддался оцепенению. Он единственный в их безумной компании сохранял ясность сознания.

Вот мерило, cubit их развращенности. Он единственный не пробовал кирри.

– Оно намеревалось занять твое место!

Она заметила, что человек дернул косматой головой, словно от укуса комара. Он прищурил мутные глаза, напряженно вглядываясь во тьму, словно пытался различить тени во мраке.

Он ничего не видит, поняла она. Не потому, что зрение изменяет ему, а потому, что ночь была безлунной, и тучи закрыли Небесный Пик. Он не видит, потому что его глаза остались человеческими…

В отличие от остальных.

– Дурочка! Какая же ты глупышка! Оно могло задушить тебя. Содрать кожу и заменить тебя!

Наконец она перевела глаза на колдуна. Он стоял спиной к ветру, лохмотья одежды и пряди спутанных волос взлетали к ней навстречу.

– Что? – спросила она на айнонийском.

Он заморгал, и хотя в нем еще кипела ярость, она почему-то знала, что, в сущности, ему все равно, что в душе у него, свившись в клубок, лежит голод, похожий на смазанный жиром мраморный шарик, и ждет только часа, чтобы выскользнуть и снова скрыться в кармане.

– Как что? – воскликнул он.

Он сердится, поняла она, потому, что она говорит на айнонийском, их тайном языке.

– Я с тобой говорю, девочка!

Боковым зрением она заметила Капитана, его седые волосы и аристократическая косичка развевались над правым плечом, глаза сверкали, как селеукаранская сталь. Нож его покоился в ножнах, высоко подвешенных на поясе, но все-таки она видела его отблеск на окровавленных костяшках пальцев.

– Ничего страшного, – сказала она колдуну, зная, что он ничего не понимает.

Кирри есть кирри…

Желание, которое вечно срывается с привязи сознания. Жажда, не оставляющая следов в сетях души.

– Прежде еды – вода, – сказал Ксонгис всем.

Они пошли, растянувшись в неизменную линию, так как их бурдюки с водой были пусты. Казалось, ничто не могло быть проще, чем идти прямо по нескончаемой плоскости. И все же смятение не ушло, не такое, которое заставляет быстрее биться сердце и сжимать руки, а то, что просто висит неподвижным коконом в душе. Все вроде бы – голос, мерный шаг, речь – прежнее, если не считать, что мир, с которым они столкнулись, стал призрачным.

Все охвачено непреходящей легкостью. Цвета, темно-красные завитки сорных трав, высыхающих и умирающих, участки охристой пыли, чернота недавно сгоревшей травы, холмы плоско накиданной земли, словно какой-то бог лил грязь поверх грязи просто, чтобы посмотреть, как она разливается за горизонт. Небо, где облака громоздились плотными рядами, то завиваясь пышными локонами, то рассеиваясь по сторонам оторочкой из снежного меланжа. Какое-то неверие царило во всем, словно все существующее было пеной, а мир – огромным пузырем…