Любовники в заснеженном саду - Виктория Платова

Но уйти — означало оставить Динку одну. Оставить Динку однув сомнительной стае кобелей — двуногих и четвероногих. А против Ленчиковыхлукавых фотомодельных губ ни один пистолет не устоит. И любой выстрел расцвететхолостым конским каштаном…

Уйти — означало оставить одну себя, бедную забитуюэкс-звезду дуэта «Таис». И лишиться, пусть даже на время, этой моей ненависти кДинке. Такой же коротко постриженной, как и сама Динка, такой же живой, какона.

Живой.

Да. Именно ненависть к ней делала меня живой.

Да.

Именно эта чертова ненависть, беспощадная и бесполезная, какдурацкая фраза «тренируйся на кошках». Не слава, не оголтелое обожание фанатов,не жгучее любопытство журналистов, не джентльменский список Виксан, не, не, не…Ничто не могло сравниться с этой ненавистью…

Ничто.

Ай-ай, заблудиться бы в этой ненависти, как в узких улочкахBarri Gotic, — и умереть в ней. Восхитительно живой…

— Уходи, — еще раз повторила Динка, и в ее голосемне послышалась грусть.

Темно-вишневая грусть темно-вишневого поцелуя в «Питбуле» —того самого, единственно искреннего, незабытого, совсем незабытого. Поцелуя,который на секунду сделал нас одним существом. «Неужели это мы, Ренатка?..»

— Я не уйду, — твердо сказала я. Насколько могла —твердо. — Я останусь с тобой…

— Только этого не хватало, — поморщиласьДинка. — Что за пафос, в натуре? Засунь его себе в жопу, может, полегчает.

— Засунула, — улыбнулась я. — Полегчало.

— Ладно, — улыбнулась Динка. — Только уговор:не рыдать, не рвать волосы… сама знаешь где… и под ногами не путаться.Обещаешь?

— Обещаю…

* * *

…Трофеи, принесенные мной с Риеры Альты, были поделены намипоровну. Или почти поровну. Динке достался пистолет, мне — все остальное.Фотография «Мы в гостях у Пабло», на которой Динка даже внимание акцентироватьне стала и «скорее всего договор», который и вправду оказался договором — насъем дома в Ронда-Литорал, того самого, в котором мы столько времениоколачивались. Дом был снят на имя Пабло-Иманола Нуньеса за два дня до того,как наш с Ленчиком самолет приземлился в барселонском аэропорту Эль-Прат, ещеодно, совсем неудивительно совпадение, еще одно звено в цепи, на одном концекоторого болтался Ленчик, а на другом — Ангел. Теперь я нисколько несомневалась, что дом этот был приготовлен специально для нас и весь его антуражбыл подогнан под нас — от девы Марии на кухонном подоконнике до собак ввольерах. Кончать в таком антураже с собой, под присмотром всех мыслимыхкатолических святых — милое дело. А единственной правдой этого лживого дома былсам Ангел, его псы и его саксофон.

И больше ничего.

Даже распятие в моей комнате гроша ломаного не стоило. Дажеоно.

Недаром все это время мне казалось, что дом отторгаетАнгела, что он никогда не принадлежал ему, пожалуй, с эпитетом «лживый» япогорячилась. Все наоборот, все совсем наоборот. Дом был обычным, разве чтослегка заброшенным. А лживым оказался Ангел. С самого начала.

Но, странное дело, даже несмотря на открывшуюся истину,Ангел не вызывал во мне никакой неприязни. Совсем напротив, я чувствовала кнему симпатию. Во-первых, он мой первый мужчина. Во-вторых — он мой первыймужчина. В-третьих — он мой первый мужчина. Продолжать можно до бесконечности,привкус собачатины во рту не станет от этого меньше.

Этот привкус усилился к вечеру, вернее, к ночи, когда Ангелвернулся.

Вместе с Рико.

От Динки я знала, что вторая половина дня ушла у Ангела насобачьи бои, именно поэтому мы болтали в саду в полной безопасности. Никто ненадзирал за нами, никто за нами не следил, а дружелюбно раскрытые воротадержали на привязи крепче, чем запоры, амбарные замки и цепочки. Ангел вернулсяименно тогда, когда все было решено, и мы с Динкой, чтобы не вызывать лишнихподозрений, разбрелись по комнатам.

Динка зависла в их с Ангелом спальне, а я, как обычно,отправилась в библиотеку.

Там он меня и нашел.

Ближе к полуночи. Лежащей под пледом и тупо уставившейся врусско-испанский разговорник.

— Ну, как ты? — спросил у меня Ангел. Дружелюбный,как ворота, которые никогда не поздно запереть на засов.

— Нормально, — не отрывая взгляда от стойкогоидиоматического выражения «Cuando recibiremos la respuesta definitiva?» [35], сказала я. — А ты?

— Сегодня хороший день, — осклабился Ангел. —Рико выиграл.

Рико выиграл, а ты проиграл, Ангел. Ты проиграл при любомраскладе. Хотя должны были проиграть мы. При любом раскладе. При любом… Сегодняи вправду хороший день. Я улыбнулась этой немудреной мысли, Ангел же отнесулыбку на свой счет.

— Прогулка пошла на пользу?

— Конечно… Mio costoso, — не удержалась я. Мнедавно хотелось назвать Ангела именно так, как называл его Ленчик. Но случайпредоставился только сейчас.

Произнеся это, я снова уткнулась в разговорник, краем глазанаблюдая за Ангелом. Интересно, как он отреагирует? В моем собственном сознании«mio costoso» было плотно увязано с Ленчиком. Интересно, насколько плотно оноувязано с самим Ангелом?

Нинасколько, вот хрень.

Ни один мускул не дрогнул на лице Ангела, впрочем, ангелам ине положено расстраиваться по пустякам, будь то порез опасной бритвой илислучайно оброненная фраза с совсем не случайным подтекстом.

— Mio costoso?

— Ну да… Вот, изучаю разговорник. Красивый язык, такойнежный… Мне нравится твой язык, Ангел…

— Правда? — Ангел снова улыбнулся, распялил губы ипо-собачьи вывалил наружу язык. — Правда, нравится?

— Очень.

— А мне — твой…

Это было не что иное, как приглашение к постели: такойпривычной для Ангела и такой непривычной для меня. Приглашение к постели, вкоторой Ангел, как и все ангелы, был бесподобен. Он был бесподобен, а я быланикакой, так что разломанного в честь Благовещения граната ожидать неприходится. Хотя то, что мы с Динкой живы, уже — благая весть. Жаль только, чтонельзя сообщить об этом Ангелу.

То-то бы он удивился!..

— А мне — твой, девочка!.. Ну-ка, давай его сюда.

Шутки… Шутки-шутки… Шутки пьяного Мишутки. Гонки пьяногоАртемки, как сказала бы Динка. Любовные глупости, которые должны восхищать, ноот которых с души воротит. По крайней мере меня. Нет, Ангел, подарка в честьпотери девственности ты от меня не дождешься. Ни птицы Кетцаль, ни раковинКаури, ни даже тыквы-горлянки, расписанной срамными картинками из «Камасутры»…Пока я лениво размышляла об этом, язык Ангела вплотную приблизился к моим губами раздвинул их.