Торговец отражений - Мария Валерьева

к правде — путь сложный. Правда пишется не словами. Она пишется кровью.

Вдалеке звезды меркли на фоне вспышек молний. Они были на окраине, там, где водопады несут в холодных водах мертвых жаб и сбрасывают в преисподнюю. Там, где есть истина. Истина бушевала.

Джексон отставил чашу в сторону и спросил у Сабрины:

— Сложным ли было твое путешествие вглубь себя? Видела ли ты призраков в заброшенном замке? Бродили ли они по пыли, оставляя следы на полах, орошенных каплями красок осыпавшихся фресок?

— Нет, Джексон.

— Тогда где же твои храмы?

— Мои храмы разрушились в том году, — прошептала Сабрина, не отрывая взгляда от Джексона. — Когда ты ушел, все потеряло смысл.

Ей казалось, что вокруг никого не было. Только Джексон и его светлое лицо, искрящееся на фоне мрака. Добрые глаза, улыбка, способная излечить недуги.

— Что ж, тогда мы должны отстроить новый. — Джексон улыбнулся. — Что возьмешь ты в храм? Священные писания? Воск? Огонь? Руны? Фигуры вдохновителя?

— Я не возьму ничего.

— Что будет твоим храмом, Сабрина?

— Я, я сама.

Джексон погладил ее по руке.

— Помнишь ли ты женщину, Сабрина, что внушила тебе отвращение к истине? Ту женщину, которая поклонялась мраку, а не свету?

— Я никого не помню.

— Хочешь ли ты их помнить? Хочешь знать прошлую жизнь?

— Я ничего не хочу помнить, — она прошептала и всхлипнула. На глазах блеснули слезы.

— Не наноси больше увечий своему храму. Храм должен быть живым и прекрасным, как и ты.

— Я больше… Я никогда не нанесу себе вреда.

Джексон кивнул. В глазах его бескрайним морем плескалось счастье.

— Ты нашла своего Бога? — спросил Джексон. — Я видел, как ты искала его. Я слышал, как ты читала священные книги вслух, как ты надеялась найти ответы. Только Бог знает, как тебе лучше. Только он знает, кто ты. Где он, Сабрина?

— Он во мне, — прошептала Сабрина. — Он в тебе.

— Ты искала его всю жизнь. Ты ненавидела женщину, что верила во мрак, ту женщину, что взрастила тебя. Ты ненавидела женщину, разум которой был в тени заблуждений, женщину, которая не рассказала тебе о том, что такое счастье, потому что сама его не знала. Ты помнишь ее седые волосы? Помнишь, как она сетовала на прошлое, потому что не умела жить настоящим? Помнишь людей, что собирались в ее доме и вещали о лжи? Помнишь, как она уверяла тебя, что была права? Помнишь, как она говорила и тебе верить людям, которые звали вас на собрания в молельные дома? Они говорили, конец света близок, что всем нужно спасаться. Они закупались едой, они строили подземные убежища. Они жили так, будто уже умерли. Второе Пришествие. Третье. Четвертое. Ты помнишь, как она говорила?

— Я не хочу ее помнить.

— Почему, Сабрина?

— Потому что… — Сабрина сделала глубокий вдох. — Потому что я сама решаю, что делать.

— Я рад, Сабрина. Ты сделала правильный выбор. — Кивнул Джексон и коснулся пальцами сердца Сабрины.

Лес за окном светился в прозрачном мраке свежей весенней зеленью. Казалось, что прежде старые и облезшие деревья ожили. Как весной налился воздух сладкими ароматами цветов и нежных, совсем еще молочных, листьев, вылупляющихся из почек.

Джексон долго всматривался в новую жизнь за окном, а машина, казалось, сама по себе начала ехать медленнее, чтобы дать ему рассмотреть. Очередное чудо.

— Как несчастен человек и как счастлив он, когда познает боль, — сказал Джексон.

Никто не ответил. Джим молчал, думал, что кто-то все-таки скажет хоть слово. Но Джексон обращался к нему.

— Нам не больно, — прошептал Джим. Голос его снова, как когда-то, сломался. Джим хрипел, будто ему было пятнадцать.

Джексон улыбнулся.

— Ты как никто знаешь, что есть боль, так, Джеймс?

Джим промолчал и потупил взгляд.

— Остыла ли боль отрешения от собственности? Стал ли ты несчастнее, когда взял ответственность за семью? Когда ничего у тебя не осталось?

— Было сложно, — пробубнил Джим.

— Я понимаю. Тяжело отречься от того, что когда-то составляло всю твою сущность. Помнишь времена, когда все проблемы решались деньгами?

— Помню, — выдохнул Джим.

— Помнишь безмолвие, окутывавшее твое благополучие? Сколько стоило твое тело и душа, Джеймс, когда ты был в прошлой жизни? Помнишь запах денег, которые мерили счастье?

— Ты же все знаешь. Я говорил тебе, я ведь тебе все рассказал! — прошептал Джим и сглотнул горький комок. Страшные воспоминания ползли в голову, поднимались со дна памяти, давно погребенные под слоем листьев тех деревьев, что выросли на них. Джим не хотел снова проживать их.

— Помнишь ли, как все вокруг завидовали тебе? Помнишь завистливые взгляды детей и взрослых, которые мерили твое счастье купюрами?

Джим помнил все до этого вечера, но стоило сделать глоток из чаши, принесенной Джексоном, казалось, забылись воспоминания. По горлу потекло что-то горячее, горькое, словно ножи прошлого все-таки добрались до головы и кололи. Но он все еще чувствовал, хоть и не видел.

— Ты стал лучше их. Муки научили тебя быть человеком, который отдает себя другим, человеком, который отказывается от себя, чтобы получить себя целиком.

Джим зажмурился. Он чувствовал запах потертых в руках купюр и песка. Запах чистящего средства для полов и манго, которое подавали на завтрак. Он помнил красивые виды из окна и дорогую мебель, громкие разговоры в гостиной, музыку и топот ног, и смех в родительской спальне. Легкие шторы, развевавшиеся от дуновения кондиционера, которые перекрывали доступ солнечного света в его огромную комнату. Он помнил, как закрылась дверь в темницу. Как комната пропахла лекарствами, мазями, стала совсем чужой. Как голоса на первом этаже стали раздаваться все реже, а все чаще стали появляться деньги на тумбочке у двери. Как прежняя ненужность превратилась в полнейшее игнорирование. Как с ним больше не встречались взглядами, потому что ненавидели. Как его уничтожили. Его не существовало. Был только призрак, мертвый с рождения. А живой Джим появился только потом, когда встретился с Джексоном.

Джим помнил все, что происходило вокруг, но его самого не было в этих воспоминаниях.