Наследник Тавриды - Ольга Игоревна Елисеева

Одесса.

Казначеев на подгибающихся ногах вошел в кабинет. Граф сидел за столом и смотрел в одну точку. В последнее время он часто впадал в оцепенение, и минутами Саше казалось, что начальник перестает его слышать. Дальше так продолжаться не могло. И первая, кто сказал об этом правителю канцелярии, была его жена Варвара Дмитриевна. Да-с, они венчались месяц назад. А чего тянуть?

«Это невыносимо. Он должен положить предел сплетням или окончательно погубит свою репутацию».

Варя, как всегда, была права.

«У меня язык не повернется», — честно признался Казначеев.

Жена с укором посмотрела на него.

«Ты столько раз говорил, что всем ему обязан. Что он тебя чуть не из петли вытащил!»

Но Саша слабо представлял, как будет беседовать с графом о его семейных делах.

«Откуда вообще в городе слухи, будто графиня родила? — допытывалась госпожа Казначеева. — Живет себе женщина у матери. В тихом имении. Там ведь не большой город. Не ярмарка. Однако с чьих-то слов говорят, что его светлость не признает ребенка. Хотя от него самого еще никто ни звука не слышал».

— Ваше сиятельство…

Воронцов поднял брови.

— Я прошу прощенья, — полковник мялся. — Это не мое дело…

Граф вопросительно уставился на правителя канцелярии.

— На вас смотреть нельзя! — выпалил Саша. — Что вы себя изводите? Поезжайте за ней.

Они знали друг друга десять лет. В страшном сне Казначеев не мог представить, что скажет такое. У графа открылся, потом закрылся рот. И после некоторого молчания он проронил:

— Ты прав. Это не твое дело. Но… ты прав.

Белая Церковь.

Дорога заняла двое суток. Нетерпение нарастало по мере того, как Воронцов приближался к имению Браницких. Майская степь, не обесцвеченная жарой, звенела на тысячи голосов. Полыхали тимьян и иван-чай, цвел ковыль, еще не пускавший по ветру белые нити. Жаворонки с высоты кидались в траву и кувыркались в ней. Неумолчное гуденье пчел становилось все громче на подъезде к бескрайним садам Александрии. Когда-то все это Михаил считал почти своим. Старуха Браницкая всегда бывала ему рада. Теперь граф и не знал, как покажется ей на глаза.

Коляска покатилась по деревянному настилу улицы и вскоре остановилась у парадного крыльца. Низкое дубовое гульбище окружало дом. Справа за деревьями возле качелей Михаил заметил Раевского, возившегося с племянниками. Вид этого человека сразу испортил Воронцову настроение. Ах, вот, оказывается, кого тут принимают! Может, по нему не так и скучали? Что он вообще знает о том, как Лиза прожила последние месяцы?

Услышав стук колес, Александр тоже поднял голову и смотрел на гостя с настороженной враждебностью. Не поздоровавшись, Михаил вошел в дом. Ему нужна Лиза и больше никто. Но до жены оказалось не так-то легко добраться. На дальних подступах к ее комнате, в гостиной, зятя встретила Александра Васильевна. Никогда в жизни граф не видел у нее такого сурового лица.

— Что вам угодно, сударь? — холодно спросила она.

Воронцов собрался с духом.

— Мне угодно, ваше сиятельство, видеть мою жену.

Браницкая гневно раздула ноздри.

— Поздновато же вы вспомнили о своей жене, милостивый государь, — отчеканила она. — Лиза нездорова и никого не принимает.

— Вы полагаете, я этим удовлетворюсь? — свистящим шепотом спросил Михаил.

— Полагаю, да, — нимало не смутилась старуха. — После того, как вы осмелились не явиться сюда на родины дочери. После того, как не ответили на письмо, в котором вас спрашивали, каким именем ее крестить. Что я еще должна полагать?

— А что я должен был думать о рождении этого ребенка?! — вспылил граф, испытывая крайний стыд.

— Не сметь! — Александра Васильевна наступала на него всем корпусом. — Как вы могли называть мою дочь развратной женщиной? Как вы могли бросить ее на растерзание клеветникам? Как вы могли не приезжать столько времени? И как теперь можете явиться?

Он не знал ответа ни на один из этих вопросов.

— Я имею право выгнать вас с порога, — заявила старая графиня. — Но хочу, чтобы вы до конца поняли всю чудовищность ваших поступков. Только полный осел может не догадываться, что у младенца, кроме дня рождения, есть день зачатья. — Браницкая подошла к комоду, достала из верхнего ящика затрепанный календарь и швырнула его Михаилу чуть ли не в лицо. — Соня родилась 3 апреля.

Значит, девочку назвали Соней? Даже этого он не знал.

— Беременность составляет двести восемьдесят дней. Бывают задержки и преждевременные роды. Плюс-минус две недели. В вашем случае это не имеет значения. Считайте, считайте. Куда уперлись?

Михаил был унижен до крайности, его заставляли тыкать пальцем в дни и вызнавать какие-то бабьи хитрости. К счастью, с математикой у графа было хорошо, и если бы не волнение, он справился бы еще быстрее. Но когда рука зависла над июнем прошлого года и уткнулась в 28-е — тот самый день, когда они с Лизой отправились смотреть Алупку — Воронцову сделалось не по себе. Какие две недели? Граф мог точно сказать, при каких обстоятельствах они с женой зачали Соню.

Кровь бросилась ему в лицо.

— Теперь убирайтесь из моего дома, — жестко потребовала Александра Васильевна. — И никогда, слышите, никогда больше не приезжайте.

Усилием воли Михаил справился с душившим его гневом. А он-то, дурак, надеялся, что ему будут рады. Пока жил в Одессе, думал: все зависит от него, стоит протянуть руку, и привычный мир вернется на круги своя. Даже дорогой, не смотря на неудобный холод в груди, еще мнил себя хозяином положения. Но старуха показала зятю его место. Воронцов не знал другой женщины, которая умела бы так наглядно это сделать.

— Прежде чем уехать, я все же хотел бы поговорить с женой, — твердо сказал он. — Надеюсь, вы не отнимите у меня этого права.

Александра Васильевна желала бы заявить, что непременно отнимет. Но на лестнице послышались шаги, и тревожный молодой голос спросил:

— Мама, кто-то приехал? От Миши ничего нет?

Они увидели друг друга. Душа ушла у графа в пятки. Лиза бледная, зеленая стояла на ступеньках и помимо воли тянула вперед руку. Он вдруг вообразил, как она все это время сидела у окна, глядя на пустую дорогу и ожидая хотя бы строчки от него. Сказать, что Михаил почувствовал себя подлецом, было бы мало. Он отстранил Александру Васильевну и хотел подхватить жену, но в этот момент в комнату ворвался Раевский. Самообладание изменило ему. Александр не выдержал присутствия графа в доме и ринулся, как коршун, защищать свое кровное.

— Кто дал вам право сюда являться? — закричал он, наступая на Михаила. — Вы ничтожество и мелкий эгоист! Она чуть не умерла из-за вас. Она месяц была в горячке! Не вы подняли ее на ноги! Благодарение Богу, теперь она знает, кто вы такой. Вы никого не любите, кроме себя! Зачем она вам понадобилась?