Синий город на Садовой - Владислав Крапивин

Ух и спал он после всех страхов! Когда открыл глаза, солнце уже искрилось на медных подсвечниках пианино.

Кудрявая сидела, укрытая по пояс. Тянулась руками за спину, пытаясь застегнуть пуговки на детском лифчике с резинками для чулок. Увидела, что Винька не спит, застеснялась, но поняла, что поздно.

— Винь, помоги, а? Я не дотянусь…

Винька вздохнул и откинул одеяло.

Петли были тугие

— Надо вперед пуговицами носить, тогда не будет мороки, — посоветовал Винька со знанием дела.

— Мне всегда бабушка помогает. Или мама…

— А где они?

— Мама еще не пришла с дежурства. А бабушка ушла пораньше на рынок, велела нам спать. А я уже совсем выспалась… Ты доскажешь про… Вальер?

— Про Ла-вальер, горюшко мое. Сколько раз тебе повторять… — И подумал, что она еще маленькая. И… как сестренка.

С той поры Винька с Кудрявой не церемонился. Покрикивал на нее, когда простужалась и боялась глотать таблетки. Вместе с бабушкой ставил ей горчичники (“А ну не дергайся, а то как шлепну, еще горячее будет!”) Силой завязывал у подбородка длинные меховые уши, чтобы не застудила железы.

А когда случалось “нервное” и снова болела нога, Винька чуть ли не на себе доставлял Кудрявую домой, усаживал на кровать, сдергивал с нее чулок и начинал решительно растирать, разминать кривую ступню — этому его тоже научила бабушка Александра Даниловна.

Летом Кудрявую должны были отвезти в Ленинград. Там в детской клинике работал известный хирург, хороший бабушкин знакомый военной поры. Он обещал “сделать все возможное”.

После массажа Винька заматывал ногу согретым полотенцем, подтаскивал Кудрявую ближе к печке, устраивал ее на лавке и садился рядом.

— Ну, слушай… — И начинал очередной рассказ.

Историю про Рауля и Луизу Винька пересказывал не по книжке. Ему совершенно не нравилось, что юная и доверчивая де Лавальер сделалась потом коварной, изменила своему виконту и стала возлюбленной короля. Он придумывал другие приключения…

А иногда Винька рассказывал и о себе. Про всякое. Как прошлым летом ходил с отцом в лес, заблудился и один бродил целый день, видел лосей и волка. И как однажды сделал громадный воздушный змей в виде самолета, и тот едва не стащил его с крыши. И как они с Толиком Сосновским смастерили из медной трубки пушку и Толька стянул у дядюшки-охотника горсть пороха, и они из этой пушки жахнули на огороде так, что соседский вредный петух в обмороке свалился с забора и с той поры потерял голос…

Привирал, конечно! Где понемногу, а где и ого-го как!. Но Кудрявая Виньке верила. И не только его рассказам, вообще…

Весной они вместе готовились к экзаменам. Классы разные, но билеты для экзаменов у всех одни и те же. Кудрявая все ответы на вопросы зубрила старательно. Потому что ужасно боялась: вдруг не сдаст. А когда отрывалась от учебника, делалась печальной.

— Ты чего опять скисла?

— Жалко…

— Чего тебе жалко?

— Что ты в лагерь уедешь.

— Это же всего на четыре недели.

— А потом я уеду на операцию.

— Ну, приедешь же, никуда не денешься…

— Это уже осенью. Мы в разных школах будем.

Это она верно. Винька пойдет в двадцать четвертую, в мужскую десятилетку, в ту, что напротив Городского сада. А кудрявая — в шестую, в женскую, на улице Лермонтова.

— Ну и что! После операции ты знаешь как будешь прыгать! Я тебе не нужен буду, чтобы провожать… А после уроков — все равно вместе…

— Винь, я боюсь…

— Да не бойся, там хорошая школа. Там моя соседка учится, Варя Бутырина. В десятом…

— Я операции боюсь.

— Трусиха! Ты же ничего не почувствуешь, это под наркозом.

— Я боюсь, что не получится…

— А вот про это и думать не смей! Вот как стукну “Родной речью” по шее! Не выводи меня из терпения…

1

После того, как отец и Винька побеседовали в блиндаже, они решили сходить к себе домой.

— Надо посмотреть, как движется ремонт, — сказал папа.

— Надо, — согласился Винька.

Идти было совсем недалеко: прошагать по Зеленой Площадке, пересечь неглубокое ответвление оврага, подняться на улицу Короленко и пройти еще два квартала. И вот он — их дом. С темной обивкой из досок и покривившимися окнами первого этажа…

Но Винька сказал:

— Папа, пойдем через Вокзальную.

— Это же в два раза дальше!

— Мне надо зайти в “Культтовары”. Там продаются наконечники для карандашей. Ну, такие острые, похожие на пули, только пустые. Из них головки для стрел получаются прямо как настоящие!

— Это чтобы оставить друг друга без глаз…

— Па-ап! Да никто же не стреляет же в людей! Мы по мишеням! Мы их делаем из старых корзин, как в кино про Робин Гуда!

Винька хитрил. Он знал, что карандашных наконечников в ”Культтоварах” давно нет: их мальчишки раскупили сразу после фильма о благородном разбойнике из Шервудского леса, еще в начале зимы. Просто Виньке хотелось пройти с отцом по людным улицам и посмотреть, как тому будут козырять встречные солдаты и офицеры. В том районе их всегда было много, потому что на Вокзальной военная комендатура.

И они пошли. И майору Грееву козыряли: и солдаты, и сержанты, и старшины с лычками на погонах, похожими на букву Т. А также лейтенанты и капитаны. Отец каждому отвечал, аккуратно поднося пальцы к блестящему козырьку.

— Папа, а если майор встретится, кто из вас первый должен отдавать честь

— В этих случаях считается: тот, кто умнее.

— Тогда не опоздай…

Но майоры не попадались. Зато встретился седоватый полковник, отец приветствовал его первым. Полковник ответил с подчеркнутой вежливостью, глянул на Виньку и чуть улыбнулся.

Наверно, у Виньки был ужасно гордый вид. Потому что рядом с отцом он чувствовал себя тоже чуть ли не офицером. Или, по крайней мере, суворовцем. Хотя, если поглядеть со стороны, был он похож на суворовца, как… ну, в общем ясно. К Виньке эта ясность пришла довольно скоро — когда он, топая по-строевому, запнулся за асфальтовую кочку своей штатской, на босу ногу надетой сандалией и чуть не закопался носом. Отец поймал его за плечо.

— Смотри под ноги, когда маршируешь…

Винька заполыхал ушами.

Оказалось, что ремонтные дела крепко продвинулись. Штукатурка на стенах уже высохла. Печку наконец переложили и обмазали тонким слоем глины. Но кавардак был — просто страх смотреть. Всюду мусор, на нем глиняные ошметки и сажа. Стекла — в плямбах грязи и подтеках.