Лето злых духов Убумэ - Нацухико Кёгоку

– Эй, в чем дело? Да ты, как я посмотрю, храбрец!

Не отвечая на слова Кибы, Харасава продолжал собирать банкноты и заталкивать их себе в карман.

Воздух в комнате был кислый – то ли гнили отсыревшие татами, то ли распространилась плесень. Вместо постели и стола возле стены стоял длинный деревянный ящик, на котором лежало несколько журналов. Увидев верхний журнал, я его узнал. Это ведь были…

…«Подлинные истории о сверхъестественном»!

– А, вот как… Так это ты пошел к бульварной прессе! Эти журналисты только и делают, что сочиняют небылицы вокруг полицейских расследований и выбалтывают конфиденциальную информацию. Зачем было так делать теперь? Что в этом толку? Ты ведь сам забрал свое заявление! – угрожающе проговорил Киба и шагнул внутрь. Прямо перед входом был не застланный ни татами, ни досками земляной пол.

Харасава замер, как маленькое животное, почуявшее опасность, и уставился на нас пронзительным взглядом.

– Н‐ну… ну и что с того?! Если вы пришли арестовать меня, то давайте, арестовывайте. Я… я вас не боюсь, так и знайте! Что плохого в том, что я рассказал людям то, что знаю, и получил за это деньги?!

Росшие на его лице густые усы и борода и редеющие волосы на голове делали затруднительным определение его возраста. Ужас в его глазах превзошел уже все пределы, и их выражение стало зверски-свирепым.

– Дурак! Ты что, все еще питаешь злобу к Куондзи?

– Естественно! Они отняли долгожданного ребенка, которым нас вознаградила судьба; вы что, думаете, что я просто смирюсь и забуду об этом?!

– Но если так, то зачем было забирать заявление? Зачем было снимать свои обвинения? И сейчас… зачем было идти в журналы?.. А-а, вот оно что: ты что-то разузнал!

– Если и так, что с того? Я вам ничего не скажу, я не обязан разговаривать с полицией, с… с какой стати!

Харасава небрежно сгреб в охапку журналы, лежавшие на ящике, как орел, налетевший на добычу, но, разумеется, не сумел удержать их, и почти все журналы рассыпались по татами. Их было четыре или пять штук. Названия были разные, но все они принадлежали к одному и тому типу низкопробных касутори.

У каждого на обложке были кричащие заголовки о скандале в клинике Куондзи. Я вновь почувствовал где-то внутри моей головы нарастающий жар. Однако я не ощущал ни гнева, ни удивления. Мои чувства были смешанными и неясными.

– Успокойся, Харасава. Вот что, я снова открыл то дело…

– Что?!

– Я начал повторное расследование дела о пропавших младенцах.

Харасава застыл.

– Что… что ты сказал? – спросил он тихо.

– Поэтому сейчас я заново собираю информацию о семье Куондзи. Этот парень со мной… ну, в некотором роде он тоже пострадал от Куондзи.

Киба так меня представил. Не опровергая и не подтверждая сказанное, я просто склонил голову. Решив, по всей видимости, что я тоже лишился ребенка, Харасава устремил на меня полный сострадания взгляд.

Киба пропустил меня в комнату первым и закрыл за нами дверь. Харасава стоял перед нами, храня молчание. Звериная свирепость, клубившаяся в его мутных глазах, быстро угасала, сменяясь скорбной усталостью, словно охватившей все его существо.

Сначала я спросил его, почему он пришел к выводу, что его ребенка похитили.

Хотя Харасава был грубоватым и резким, он покорно ответил на этот вопрос:

– Здоровье моей жены никогда не было особенно крепким, и вы сами видите, в какой бедности мы жили. Эти условия совершенно ее ослабили. К тому же в подобном доме нельзя рожать ребенка, и потому я работал день и ночь, чтобы скопить денег. И мой отец, и мои братья – все они погибли в войну, и больше всего на свете я хотел, чтобы у нас появился ребенок. Поскольку моя жена волновалась, в первую очередь я решил накопить денег, чтобы можно было положить ее в клинику, и пошел в ту клинику… хотя я не знал, что это за клиника… как бы то ни было, я внес всю сумму авансом, чтобы ее туда положили, а потом вновь вернулся к работе, чтобы после рождения ребенка мы смогли переехать в другой дом. У меня не было возможности выбирать, чем мне заниматься, так что я нанялся в место, больше похожее на барак для заключенных, и работал не покладая рук, больше ни на что не отвлекаясь. Вот почему в критический момент, когда младенец появился на свет, я не получил об этом сообщения и, ничего не зная, продолжал работать.

– То есть во время родов тебя не было в клинике?

– Да. Я был спокоен, ведь она была в клинике… я ведь ради этого так тяжело трудился – чтобы поместить ее туда. Так что когда мне пришло сообщение, это было уже после того, как ребенок родился. Когда узнал об этом, я тотчас сорвался с места и буквально прилетел туда.

– Вот как… – вставил Киба. – Все отцы, которые подали заявления о пропаже младенцев, во время родов отсутствовали в клинике. Там находились лишь беременные женщины.

Харасава кивнул.

– Когда я приехал в клинику, что-то показалось мне неправильным – как будто что-то случилось. Все были странно безучастными и равнодушными, никто на меня не смотрел и не разговаривал со мной, а когда вышел врач, он был очень подавленным. Он сказал, что ребенок родился мертвым. Я был изумлен и опечален, а ведь совсем недавно я слышал, что все прошло благополучно. Так или иначе, я хотел пойти и утешить мою жену, но мне сказали, что она еще не восстановилась после родов, и отказали в свидании. Я смог с ней встретиться и поговорить спустя три дня. Жена была как в тумане, она вела себя очень странно. Но спустя примерно неделю ее выписали, и она рассказала еще более странные вещи. Что она точно слышала первый крик младенца, что это не было мертворождение. И еще она вспомнила, как кто-то говорил ей: «Поздравляю, у вас мальчик». Это было как-то подозрительно, так что я расспросил того врача.

– И что сказал врач?

– Он сказал, что из-за сильного шока у нее были видения и слуховые галлюцинации. Действительно, жена была странной и как будто немного не в своем уме. Однако это все равно не убедило меня, и я пристал к нему, требуя выдать мне, по крайней мере, останки, чтобы я мог устроить похороны. Они отдали мне это. – Харасава указал подбородком в угол комнаты, где стояла маленькая белая урна с прахом. Мне в голову пришло безрассудное и неуместное воспоминание о сухом печенье Кёгокудо. – Там внутри какие-то кусочки – так сразу и не поймешь, кости это или камни. Когда я это получил и мне сказали, что это – мой ребенок, я не смог этого принять. Пусть они и кремировали его по собственному усмотрению, я все же был благодарен им за то, что они поместили прах в урну. Но когда я открыл крышку, то обнаружил там внутри этот мусор.

В какой-то момент Харасава заплакал. Я не мог заставить себя продолжать его расспрашивать.

– Тогда почему ты забрал свое заявление?

– Это все моя жена. Она сказала, что уже достаточно. Сказала, что нужно забыть это, начать все заново… – Харасаву трясло. – Но… на самом деле она… она продала собственного ребенка за деньги!