Муж-озеро - Ирина Андрианова

и отмечала явные улучшения, но все же радовалась, что до конца крестного пути осталось немного.

— Дык это… А может, мы всю площадь прочешем? А то ведь вон там сколько еще рядов сидит, если поглядеть, — простодушно спросил Ион.

— Нет-нет, не стоит! — испугалась она. — Знаешь, этот пляж полностью убрать абсолютно невозможно. Это, наверное, самое грязное место в области. И самый ужасный контингент. Мы тут, так сказать, просто демонстрируем им иную модель поведения…

— Воспитываем, выходит? — усмехнулся Ион.

— Ну да…

Они шли дальше. Ион поднимал с песка попадавшиеся под руку пустые бутылки и пакеты, не замечая устремленных на него удивленно-встревоженных взглядов. Поняв, что их не замечают, взгляды потухали. Танюша, которая, в отличие от него, все замечала, старалась не смотреть по сторонам, а только на ноги мужа — авось ей тоже удастся слиться с его спокойствием каменного утеса, на котором весело зеленеет травка. Вдруг он остановился; в пространстве возникло нечто такое, на что нельзя было не отреагировать. Это был уже не шелестящий прибой — это было цунами. И, хотя оно не было материальным и состояло только из звуков, по силе воздействия они напоминали массированный обстрел. То была музыка. Вернее сказать, совокупность тональных вибраций в определенной последовательности, ибо слово «музыка» подразумевает некое благозвучие. От прочих звуковых источников этот отличался чудовищной громкостью. Похоже, кто-то привез с собой на машине концертный усилитель и решил произвести эффект (а может, просто вывернул на полную мощность обычную автомагнитолу). Цель была достигнута: все остальные шумы сразу померкли. Конкурирующие колонки, наперебой оравшие в разных местах пляжа, словно разом выключились. Их владельцам, а также тем, кто проходил рядом, и прежде приходилось кричать друг другу, но сейчас бесполезно было надрывать глотки: собеседники видели лишь беззвучно разеваемые рты. Отдыхающие вокруг заежились, заерзали; всем стало неуютно, хотя признаться в этом они не спешили. Еще пять минут назад каждый из них сам пользовался неограниченной свободой врубить то, что ему нравится, не спрашивая, нравится ли это другим. Выражения «сделайте потише» не было в здешнем словарном запасе, и таковую просьбу никто не стал бы удовлетворять. И вдруг расстановка сил изменилась. Свободные, уверенные, наглые и хохочущие в один миг превратились в несчастных и жалких. Каждая секунда под гнетом ужасных децибелов приносила страдания. Но признаться, что они унижены, было невыносимо, и люди терпели. Мужчины, женщины, дети пытались делать вид, что ничего не замечают. Они сидели с застывшими страдальческими улыбками; кто-то пытался что-то объяснить соседу на пальцах. Наконец, по прошествии минуты пришло осознание, что так, как раньше, уже не будет: безмятежное веселье кончилось. Купальщики начали удивленно переглядываться, глазами спрашивая друг у друга, где находится это дебил с музыкой. Судя по всему, источник звука находился на самом верху пляжного пригорка. Там виднелся край открытой палатки, похожей на ту, что ставят на рынках торговцы. Но понять, что там происходит, было невозможно: все на свете звуки заместил собой один дьявольский музон.

— Ничего себе врубили, — произнес Ион одними губами, повернувшись.

Его голоса Танюша не слышала.

— Ваще охренели, козлы! — беззвучно пискнула дама у ближайшего мангала. — Ни о ком не думают. Только бы им было хорошо.

— Да кто это такие? Малолетки какие-то ё…аные?

— Нам что теперь, и поговорить нельзя?

Отдыхающие озирались вокруг, ища, к кому бы обратить свои жалобы, и с надеждой натыкались на Иона: он собирал мусор, а потому символизировал собой упорядочивающее начало. Странное дело: еще минуту назад он занимал самую нижнюю ступень в пляжной иерархии. Какой-то ребенок даже попробовал сунуть ему в мешок свой фантик, и его подвыпившие родители разразились громким смехом. Но теперь все разом перевернулось: веселые пляжники впали в ничтожество, и готовы были делегировать право представлять свои интересы кому угодно, кто согласился бы на это. Ловя искательные взгляды соседей, они стеснительно отворачивались, опасаясь, что это право (точнее, обязанность) навесят именно на них. Лишь один Ион не отворачивался, и спокойно принимал взгляды. В результате жалобы посыпались на него со всех сторон.

— Ну мужики, ну чё сидите? Ну хоть кто-нибудь, пойдите, скажите им! Тут же дети мучаются! — беззвучно кричала Иону толстая накрашенная старуха, бабушка двоих внуков.

— Наверное, наширялись там, не соображают ничего, — оправдывался крупный татуированный дядька с цепочкой на шее; к нему, сидящему на полотенце, больше всего подходило воззвание к «мужикам».

— Да бухие они, бесполезно разговаривать, — шевелил губами другой типичный мужик.

Однако ему определенно было не все равно: он с надеждой смотрел на Иона, ожидая, что тот все же решится разговаривать с бухими, несмотря на все увещевания.

— Сдохнем тут сейчас. Да есть хоть один мужик нормальный, или все сыкливые? — молила тетка, которая еще недавно с опасливым недовольством следила глазами за Ионом и Танюшей. Теперь она видела в них единственную надежду на спасение.

Ион, сложив ладонь козырьком от солнца, внимательно смотрел на звукогенную палатку. Заметив это, окружающие, а особенно женщины, принялись бессознательно подгонять его.

— У нас тут дети!

— Они там ох…ели совсем!

— Вот люди пошли! Только о себе и думают…

— Ионушка! — Танюше потребовалось потянуть его за рукав, чтобы быть услышанной. — Пойдем отсюда. Здесь невозможно находиться. У меня уже голова разрывается от этой музыки.

Она почти обрадовалась происшествию: невыносимый шум разрешал им уйти раньше времени. Мол, мы сделали все, что могли, но нельзя же здесь умирать!

— Ага, сейчас пойдем. Только схожу, попрошу, чтобы сделали потише, — беззвучно сказал он.

Танюша похолодела. Она хотела запротестовать, но Ион уже повернулся и зашагал сквозь толпу наверх, к палатке. Он не слышал ее, и ей пришлось бежать следом, ловя его руку.

— Стой… Ионушка, не надо! Они же там пьяные. Разве трезвый будет так громко включать? Ну, что ты им скажешь? А вдруг они тебя побьют? Их же много!

Ион улавливал только треть танюшиных слов — когда поворачивал лицо и видел движение ее губ. Он продолжал подниматься, напутствуемый жалобно-грозными криками отдыхающих — жалобными к нему, и грозными в адрес пока еще невидимых мучителей.

— Ионушка, не ходи! — в отчаянии запричитала Танюша. — Пойдем назад, прошу! Прости, это я во всем виновата, я тебя сюда привела… Но я больше не буду. Только давай скорее уйдем!

Она бежала медленнее мужа, потому что стеснялась идти слишком близко от полотенец и ковриков, и вынуждена была делать обходы. Ион шагал напрямик. Музыка становилась все громче, если вообще можно было ранжировать силу этих адских звуков. Они словно поднимались к жерлу вулкана. По мере приближения к эпицентру наблюдалось исчезновение форм жизни: отдыхающие, которые раньше