Собиратель Костей - Джеффри Дивер

Бомбу! Только теперь Кэрол учуяла слабый запах бензина.

Нет, нет…

Она попыталась как можно быстрее отползти от стола, не переставая при этом всхлипывать. У стены находился шкаф с полками. Он наверняка сможет послужить ей укрытием при взрыве. Женщина устроилась рядом с ним и подтянула колени к подбородку. Но ею тут же овладела паника, и Кэрол, рассердившись на себя, вытянула ноги вдоль стены. От резкого движения она снова потеряла равновесие, и в ту же секунду с ужасом осознала, что еще раз падает на спину. Не надо! В самый последний момент ей каким-то чудом удалось удержаться в полусидячем положении, и она застыла, боясь пошевелиться. Однако так продолжалось лишь пару секунд, после чего она все же повалилась на спину, всей массой надавив на поврежденное запястье. Острая, невыносимая боль пронзила ее руку, и Кэрол — слава Богу! — опять лишилась чувств.

— Райм, что происходит? Вы не должны этого допустить.

Бергер заволновался. Райму казалось, что он в свое время навидался всевозможных примеров поведения человека в обстоятельствах подобных тем, которые сложились сейчас в его собственной спальне. Основной проблемой для Бергера являлись не те, кто хотел умереть, а те, кто старался заставить их жить.

Том молотил в дверь, не переставая.

— Том! — крикнул ему Линкольн. — У нас здесь все в порядке. Можешь пока идти. — Затем он обратился к Сакс. — А мы уже, как мне кажется, попрощались. Ты и я. Поэтому не стоит портить мне такой роскошный финал.

— Ты не посмеешь этого сделать.

«Кто же это успел наябедничать? Может быть, Питер Тейлор? — размышлял Райм. — Доктор мог почувствовать, что мы с Томом пытаемся его одурачить».

Райм заметил, как Сакс принялась изучать предметы, появившиеся на столе. Просто дары волхвов какие-то: бренди, таблетки и самый обыкновенный пластиковый пакет. И резиновая полоска, примерно такая же, которую Сакс наматывала себе на туфли. (Сколько же раз он возвращался домой, позабыв снять эти чертовы полоски, и тогда Блэйн в ужасе повторяла: «Какой кошмар! Соседи подумают, что ты не в состоянии купить себе новую пару обуви! Нет, Линкольн, ты меня с ума сведешь!»)

— Сакс, немедленно сними наручники с моего доброго доктора. И в последний раз прошу тебя: выйди отсюда.

Она нервно рассмеялась:

— Прости меня, но его поступок в штате Нью-Йорк оценивается как преступление. Между прочим, прокурор может при желании классифицировать его как покушение на убийство.

— Я просто беседовал с пациентом, — вставил Бергер.

— Вот поэтому вы и обвиняетесь только в попытке. Пока что. Мы еще проверим ваши отпечатки пальцев через компьютерную систему. Посмотрим, может быть, против вас еще что-нибудь найдется.

— Линкольн, — уже не на шутку встревожился Бергер. — Как же так? Я не могу…

— Мы сами между собой разберемся, — настаивал Райм. — Сакс, ну, пожалуйста…

Она стояла, чуть расставив ноги, руки на бедрах, прекрасная и неумолимая.

— Вперед! — рявкнула Амелия, посмотрев на доктора.

— Сакс, ты даже не представляешь, насколько для меня это важно.

— Я не позволю тебе убить себя.

— Не позволю?! — разъярился Райм. — Не позволю? А с какой стати я должен спрашивать на это твоего разрешения?

— Мисс… — спокойно начал Бергер, — офицер Сакс, это его личное решение, и оно ничему не противоречит. Линкольн вполне осознает то, что делает. Он понимает больше, чем, пожалуй, все остальные мои пациенты.

— Пациенты? — скривилась Амелия. — Вы, наверное, хотели сказать, жертвы.

— Сакс! — укоризненно взглянул на нее Райм, стараясь, чтобы его голос не прозвучал слишком уж растерянно. — Мне потребовался целый год, чтобы найти человека, готового помочь в таком деле.

— Может быть, потому и так долго, что это неверное решение. Об этом ты никогда не задумывался? И почему именно сейчас? Прямо во время расследования?

— Ну, а если бы у меня начался еще один приступ, переходящий в удар? Я бы вообще потерял всякую способность общаться с внешним миром. Я сохранил бы возможность воспринимать все происходящее, оставаясь при этом полностью неподвижным. Ну, а если мозг у меня продолжал бы работать, тогда вообще никто бы не осмелился нажать за меня на курок. По крайней мере, сейчас я могу отвечать за свои поступки.

— Но почему ты так решил? — не унималась Сакс.

— А почему бы и нет? Ну, скажи, что же тут неверного?

— Ну… — Амелии казалось, что аргументы против самоубийства настолько очевидны, что и не стоит их перечислять. — Потому что…

— Ну-ну, продолжай, Сакс…

— Во-первых, это проявление трусости и слабости.

Райм рассмеялся:

— Ты что же, хочешь начать дискуссию по этому поводу? Неужели? Ну, что ж, по крайней мере, это честно. «Трусость», говоришь ты. Давай вспомним тогда сэра Томаса Брауна: «Когда жизнь становится ужаснее смерти, только тогда открывается истинная ценность жизни». Смелость перед лицом непреодолимых бедствий и страданий… Классический аргумент в пользу жизни. Только если все это правда, зачем нужна анестезия перед операциями? Зачем продают аспирин? Почему болеутоляющие препараты занимают первое место по продаже? Прости меня, но я могу сказать тебе точно, что в боли нет ничего хорошего.

— Но ты не страдаешь от боли.

— А как ты определяешь понятие боли, Сакс? Может быть, отсутствие всяческих чувств и есть боль?

— Но ты можешь приносить огромную пользу. Ты только посмотри на себя: твои знания, твой опыт…

— Это уже так называемый социальный аргумент. Он весьма популярен. — Райм взглянул на погрустневшего врача, но тот молчал. Сейчас Линкольн увидел, что Бергер заинтересованно смотрит на бледный позвонок, лежащий на столе. Он взял его в закованные руки и медленно поглаживал. Райм вспомнил, что этот человек когда-то был ортопедом.

— А кто сказал, что я должен обязательно приносить какую-то пользу обществу? — продолжал он, снова обращаясь к Амелии. — Напрашивается вывод, не могу ли я, наоборот, вносить какой-то отрицательный вклад своими действиями? Ведь я могу и вредить обществу. Как себе самому, так и остальным.

— Ну что ж, такова жизнь.

Райм улыбнулся:

— Но я выбираю смерть, а не жизнь.

Сакс задумалась, пытаясь подобрать нужные слова:

— Это просто… В общем, смерть — это неестественно.

— Разве? Вот Фрейд бы с тобой не согласился. В конце концов, он отказался от принципа получения удовольствия, чувствуя, что должна существовать другая реальность, не имеющая эротического начала и в то же время являющаяся движущей силой. Она и предусматривает логическое завершение всего того, что мы сотворили в жизни. Наше саморазрушение является совершенным и естественным выходом. Все в этом мире умирает — так что может быть естественней смерти?