В сетях предательства - Николай Брешко-Брешковский

– Болтать нам с вами не о чем. Мы здесь для дела, большого, серьезного дела, а не для болтовни, и вообще, я вас убедительно прошу оставить раз навсегда в покое расположение моей дивизии… Я вас вижу здесь в последний раз, слышите!..

– Ваше превосходительство, я не допускаю по отношению к себе такого тона, – протестовал Шацкий. – Я ничем не заслужил… Я буду жаловаться, я телеграфирую тетушке Елене Матвеевне, что вы мне препятствуете исполнять мои прямые обязанности по инспекции перевязочных пунктов района…

– Телеграфируйте, делайте что вам угодно! Я не боюсь ни ваших тетушек, на ваших дядюшек, но я требую, чтобы вы уехали сию же минуту!

– Хорошо, я уеду. Хорошо, я уеду! – вызывающе повторял Шацкий.

– Вы уедете под конвоем.

– Как под конвоем?

– Так! Я вам в провожатые двух конных казаков дам. И они вас доставят до Ягельниц. А там – дорожка скатертью на все четыре стороны! Поэтому скажите вашему шоферу, чтобы ехал шагом. Казаки пойдут строевой рысью, а если вы до Ягельниц посмеете развить большую скорость, казаки будут стрелять. Вот и все! Засим – прощайте.

И, круто повернувшись, генерал оставил Шацкого одного.

«Что-то неладное», – смекнул Шацкий.

Он ждал совсем другого приема, а главное, в нескольких шагах от штаба, – перейти только дорогу, – находится Вера Забугина. Сорвалось, ничего не поделаешь!

Шацкий, в сопровождении двух казаков с винтовками, кляня на чем свет стоит Столешникова, покинул негостеприимный штаб дивизии. Покинул, думая:

«Ассириец» успел вернуться в Петербург и дать Арканцеву самый подробный отчет в своей командировке.

А на другой день телефонный звонок Леонида Евгеньевича с требованием следить за каждым шагом Варвары Дмитриевны Басакиной. Мы уже знаем, чем кончилась первая попытка в этом направлении…

Это была система Вовки. Чтобы легче следить за женщиной, если она интересна и молода, – самое лучшее сделаться ее любовником. Верный своей системе, «ассириец» в самом начале войны близко сошелся с австрийской шпионкою графиней Чечени. Результаты получились блестящие. Это было в полном смысле слова соединение приятного с полезным. Графиня оказалась очаровательной любовницей, и, кроме того, Вовка переманил ее в свой лагерь. Она снабжала ценными агентурными сведениями и Вовку, и самого Леонида Евгеньевича Арканцева.

Но вкусы у людей разные. Вовке такая система сугубо нравилась, Юнгшиллера она приводила в бешенство.

Уже через полчаса знал «король портных», что Вовка оставался у княжны более часу, и когда лакей немец Густав, переделавший себя в эстонца, сервировал в номере княжны чай, лица новоиспеченных любовников сияли, а княжна, как солнце после дождя, улыбалась с заплаканными глазами.

Этого было довольно Юнгшиллеру. Отвозя на машине Басакину обедать к Лихолетьевой, он отчитывал княжну во все тяжкие.

– Фи, как вам не стыдно! Вы из такого хорошего дома и так легко отдаетесь мужчинам! Что скажет аббат Манега, если он узнает? А он узнает, я ему сообщу об этом. И главное, кто, кто? Криволуцкий! Если бы это был порядочный молодой человек, я и слова не сказал бы. Почему же, всякий имеет право получить свое удовольствие. Но Криволуцкий, Криволуцкий? Это враг и наш личный, и нашего общего дела. Это правая рука вашего сановного кузена, который готов истолочь нас всех в порошок! Стыдитесь, княжна, стыдитесь! Я еще добрый, снисходительный человек, другой на моем месте объявил бы вас изменницей. А вы знаете, как поступают с изменницей? Вот здесь была графиня Чечени. Ее тоже увлек этот негодяй, этот «ассириец». И что женщинам, этим глупым бабам, нравится в нем? Решительно не понимаю!..

Басакина молчала там у себя в углу автомобиля. Она съежилась, уменьшилась под гнетом своего собственного презрения к себе. Господи, до чего она низко упала! Ее, княжну Басакину, смеют грубо и нагло, как уличную тварь, третировать! И кто же, кто? Немец-колбасник, – они все колбасники, – хоть и торгующий не свининой, а платьем.

Действительно было от чего прийти в ужас!..

Ровно в полночь явился «ассириец» к Арканцеву, в его холостую квартиру на Мойке. Он почти столкнулся в дверях с молодым полковником. Остриженный гладко, ежом, полковник с энергичным, скуластым лицом уносил туго набитый бумагами портфель.

Арканцев встретил Вовку в своем большом, увешанном картинами, кабинете.

– Ты видел военного? Знаешь, кто это?

– Не знаю.

– Восходящая звезда, полковник Тамбовцев. Человек громадных способностей. Терпеливо на протяжении полугода собирает улики против Железноградова и всей компании. Улики – потрясающие! Ну что, как ты? Успел хоть немного понаблюдать за Барб?

– Представь, мы даже познакомились. Вернее, возобновили наше утерянное знакомство. Ведь я ее знал ребенком. Помнишь? И мы так мило провели часок, уйдя целиком в воспоминания моей мятежной юности и детства княжны.

– Но почему ты не смотришь мне в глаза? Или твои воспоминания так игривы? Но это меня не касается. К делу!..

– Юнгшиллер заехал за нею, и они отправились обедать к Елене Матвеевне.

– К Елене Матвеевне, – соображал Арканцев, разглаживая свои душистые, каштановые баки, – это весьма и весьма любопытно. Ты мне принес ценное сведение. Жаль, что ушел Тамбовцев, но ничего, я не дам ему вернуться домой и позвоню. Скоро, очень скоро вся эта милая тесная компания…

Вовка посидел еще у Леонида Евгеньевича.

Арканцев, с виду сухой, прозаический, – да он и был таким по натуре, – любил, однако, живопись. Уже много лет собирал картины, покупая их и за границею, и в Петербурге, то «по случаю», то на аукционах, то у антикваров.

Вот и сейчас похвастал «ассирийцу» новым приобретением. Небольшой портрет красивой, с удлиненным личиком дамы, одетой и причесанной по моде двадцатых годов. Покатые, обнаженные плечи. Волосы, двумя густыми, черными и гладкими крыльями, идущие от прямого пробора, закрывают виски и уши.

– Очаровательный этюд! – восхищался Арканцев. – Лицо как написано! Плечи! Этот холодной синевою отливающий тон тела брюнетки! Кто эта неизвестная? Пожалуй, одной рукой писала нежные и сентиментальные «биеду», а другой – хлестала по щекам крепостных девок. Пастораль уживалась с грубой жестокостью. Кто бы это могла быть? Не этюд ли это Брюллова к его знаменитому портрету Волконской?

– Возможно, – согласился Вовка, – хотя, насколько мне помнится, Волконская на портрете гораздо смуглее. Однако мне пора, – спохватился «ассириец», вставая. – Я тебе больше не нужен?

Он условился с Барб – около часа заглянет к ней…

Заспанный швейцар выпустил Криволуцкого, и он пошел вдоль пустынной Мойки, ближе к воде, мимо чугунной ограды. Какое-то дремотное величие было в этом сонном городском пейзаже. Упругая четкость линий, камень, гранит и внизу отливающая тусклым зеркалом и отражающая в себе облачные небеса вода.