Конан. Рожденный в битве - Роберт Говард

И вдруг перед его глазами открылось море. У Конана уже кружилась голова от изнеможения, он сам не понимал, как ему еще удается переставлять ноги. Он увидел «Головореза» — судно было целым и невредимым. Пираты с разбегу попрыгали в шлюпки, Санча упала на дно и так и осталась лежать, не имея сил подняться. У Конана стучала кровь в ушах, а перед глазами клубился алый туман, но он схватил весло и греб наравне с задыхающимися от бега товарищами.

Казалось, их сердца вот-вот вырвутся из грудных клеток, но моряки отчаянно гребли, и лодки быстро плыли к кораблю. Вот уже показалась зеленая река, под ее натиском деревья рушились, как подрубленные, тонули в нефритовой влаге, исчезали. Поток вырвался на песчаный пляж, достиг кромки прибоя, и зелень морской воды приобрела еще более густой и зловещий оттенок.

Пираты не рассуждали, они повиновались только инстинктивному страху, напрягая измученные мышцы, выжимая из них последние силы. Они ничего не знали о преследующем их колдовстве, но понимали, что соприкосновение с этой мерзкой зеленой струей ничего хорошего не даст ни телам, ни душам.

Один лишь Конан знал доподлинно, чем грозит зеленая река. Он видел, как она рассекает волны, как она преследует гребцов, не меняя своей формы и курса. Поэтому он выложил последние силы, какие только были у него в запасе. Он греб так отчаянно, что в его руках сломалось весло.

Но тут лодки ткнулись в борг «Головореза», матросы полезли вверх по снастям. О том, чтобы поднять шлюпки на борт, не могло быть и речи. Лишившуюся чувств Санчу внес на борт корабля Копан на своем широком плече. Барахский пират бесцеремонно сбросил ее на палубу и взялся за руль, выкрикивая четкие приказы жалким остаткам экипажа. Никто ему не перечил — все инстинктивно почувствовали в нем вожака.

Шатаясь, как пьяные, пираты брались за снасти. Не отошедшие от дурмана мозги бездействовали, руки машинально выполняли команды нового капитана. Кое-как они выбрал и якорную цепь, кое-как поставили паруса, и те сразу наполнились ветром. Судно встряхнулось, накренилось и величаво повернуло бушприт в открытое море. Конан глянул в сторону берега. Подобно языку зеленого огня, хищная лента лизала воду в длине весла от руля «Головореза», не отставала, но и настичь уже не могла. Конан перевел взгляд с зеленого потока на белый песок пляжа, затем на холмы, которые таяли в голубом мареве.

К киммерийцу вернулось самообладание. Он окинул взглядом окровавленных, тяжело дышащих товарищей и ухмыльнулся. Санча уже стояла рядом с ним, по ее щекам бежали слезы — девушка еще не скоро придет в себя. Конан где-то потерял пояс с ножнами, его шаровары превратились в окровавленные лохмотья. В крови был и меч, который он воткнул перед собой в палубу. Густые черные волосы киммерийца слиплись от крови, ухо разорвано. Руки, ноги, грудь и плечи в шрамах, как будто он вышел из схватки с дюжиной пантер. Но он ухмылялся, крепко стоя на могучих ногах, и поворачивал руль, радуясь возвращению сил в мышцы.

— И что же будет теперь? — робко спросила девушка.

— Будет жизнь пиратов, морских бродяг! — расхохотался Конан. — Пусть у меня сейчас не команда, а шайка жалких дураков в драных штанах, но они вполне способны управиться с кораблем, а в любом порту мы найдем новых матросов. А ну-ка, малютка, иди ко мне! Кажется, сегодня я заслужил твой поцелуй.

— Поцелуй? — истерически взвизгнула Санча.— Ты сейчас способен думать о поцелуях?

Его смех был громче хлопанья парусов. Он сорвал девушку с палубы могучей рукой, привлек ее к себе и горячо поцеловал в ярко-красные губы.

— Я сейчас способен думать о жизни! — выкрикнул он.— Мертвых товарищей не воскресить, но зато у меня теперь есть корабль, и команда сорвиголов, и девушка с губами, как вино,— а больше ничего и не нужно. Эй вы, морские бродяги, залижите свои раны и несите сюда пиво — выпьем за наше возвращение из ада! Скоро вам придется поработать на этом судне, как никогда в жизни не работали, а пока веселитесь, пляшите и пойте. Довольно нам бороздить пустые моря! Пойдем туда, где в портах скопились несметные богатства, где торговые суда битком набиты ценными товарами.

И «Головорез», словно окрыленный его словами, еще быстрее побежал но волнам.

Один сбежал, второй дрожал, третий на золотой кровати лежал.

Старинная считалка

1

Во время одного из дворцовых празднеств Набонидус, Багряный Жрец, вежливо коснулся руки молодого аристократа Мурило. Мурило повернулся и встретил загадочный взгляд, подивившись скрытому в нем намеку. Они не обменялись ни единым словом. Набонидус изящно поклонился и сунул ему в руку золотую шкатулку. Молодой человек знал — Набонидус не делает ничего, не имея на то причин; он извинился и под первым удобным предлогом поспешно вернулся к себе. Он раскрыл шкатулку и обнаружил там человеческое ухо; посмотрев на необычный шрам, пересекающий его, он понял, кому оно некогда принадлежало. Мурило бросило в жар, больше он не сомневался в значении того взгляда, с которым Набонидус передал ему шкатулку.

Однако, несмотря на свои напомаженные черные локоны и щегольскую наружность, Мурило не был безвольным трусом, который без борьбы кладет голову на плаху. Он не знал только, играет ли Набонидус с ним в кошки-мышки или же хочет дать ему шанс добровольно уйти в изгнание. Судя по тому, что он все еще жив и находился на свободе, ему давалось по меньшей мере несколько часов сроку — вероятно, для медитации. Но ему не требовалось никакой медитации для принятия решения. Сейчас ему необходимо одно — орудие. И судьба создала для него такое орудие, которое в тот момент, когда молодой дворянин, сидя в своем доме, в квартале, застроенном мраморными дворцами с пурпурными башнями, дрожал и размышлял, предавалось своей деятельности в нищем районе между низкопробными кабаками и домами терпимости.

Жил-был жрец Ану, храм которого, стоящий на краю нищего квартала, повидал не только смиренное благоговение и молитвы прихожан. Жрец этот, человек крайне несимпатичный, жирный, откормленный, не только укрывал краденое, но и шпионил. Обе эти профессии приносили невероятный доход, потому как та часть города, что находилась возле его храма, так называемый Лабиринт, представляла собой смешение извилистых переулков и грязных пивных, где встречались наиболее отчаянные головорезы со всего королевства. Самыми дерзкими и отпетыми из них были некий гандерландец, бывший наемник, и один варвар, киммериец. Однако жрец Ану коварно позаботился о том, чтобы гандерландца схватили и публично повесили на рыночной площади. Киммерийцу посчастливилось бежать. По возвращении он узнал о предательстве жреца, явился ночью в храм Ану и сделал жреца короче ровно на одну голову. Это вызвало в городе серьезные волнения. Поиски убийцы протекали безрезультатно, пока одна женщина не выдала его властям и не привела капитана с его отрядом к той норе, где варвар отсыпался после попойки.

Когда они попытались схватить его, он проснулся. Все еще пьяный, но полный дикой ярости, он повалил капитана и прорвался сквозь ряды нападающих. Он бы ушел от них, если бы выпитые в ту ночь крепкие напитки не затуманили ему мозги. Запутавшись и плохо соображая, он в страшной спешке промахнулся и, вместо того чтоб выскочить в раскрытую дверь, врезался в каменную стену так сильно, что потерял сознание. Когда оно к нему вернулось, он уже находился в самой надежной тюрьме города, прикованный к стене цепями, которых даже его варварские мускулы не в состоянии были порвать.