Страшные истории Сандайла - Катриона Уорд

плану. Как бы я хотела, чтобы Колли никуда не убежала. Просто хотела ее напугать, но явно перестаралась. Больше всего я жалею, что она все это видела. У меня не было ни малейшего желания причинять ей боль.

Вот такая вот она, история, которая всецело меня определяет. У меня болит нога и все плывет перед глазами. Ближе и ближе подступает холод. Будет смешно, если пустыня поглотит меня после всего, через что мы прошли.

Мне надо о многом подумать. Что кому говорить. И какую сочинить историю, выстроив ее по маленькому кирпичику. Но все будет хорошо, я это точно знаю. Пустыня умеет хранить тайны. Ирвин собирался вернуться на восточное побережье. В последнее время ссорился с Ханной и в итоге решил нас обеих бросить, о чем и говорится в его сообщениях. Если он, как я подозреваю, уже успел выпустить на нее своих опарышей, она наверняка это тоже проглотит.

Я иду на собачье кладбище и засыпаю вырытую для Ирвина могилу. Вымоталась вусмерть. Рядом на корточках сидит Колли, держа в руке фонарь. Я даже не предлагаю ей уйти или вернуться в дом. И, хотя ни о чем ее не прошу, она не отходит от меня ни на минуту. Мы так сейчас нужны друг другу. Потому как сделали это вместе.

– Как думаешь, твоя сестра все еще где-то здесь? – спрашивает она, глядя на теряющийся во мраке Сандайл. – Ты ее когда-нибудь видишь?

– Нет, – отвечаю я и легонько касаюсь ее руки, стараясь утешить. Непонятно только, кого – ее или себя. – Джек умерла.

И впервые за все время эти слова кажутся мне правдой.

– Собаки появились, когда я нажала кнопку «Взять», – шепчет она, – вышли на охоту.

– Они постоянно сюда приходят, солнышко. Ты слышишь меня? А пульт управления старый и давно сломался. Так что твоей вины в случившемся нет.

Закончив, я тяжело опираюсь на лопату. На миг ночной воздух будто пронизывает запах крови того далекого жаркого дня. Перед мысленным взором встает плетеная колыбелька у могилы и маленькая Колли, размахивающая кулачками. Как же я любила ее ручки, когда она была младенцем, таким проворным и умным, и всегда хватала мою ладошку, словно не желая меня никуда отпускать. Как все это могло стереться из моей памяти?

Будто прочитав мои мысли, она тянет ко мне свою ручку. Но тянет как-то неуклюже, потому что не привыкла просить у меня любви. Я обнимаю ее и покрываю поцелуями ее голову, оставляя на ней пятна крови. Он выбил мне зуб, но теперь это не имеет никакого значения.

– Я люблю тебя, – говорю я ей и с силой прижимаю ее к себе, стараясь не давить на ушибленные бока. Так или иначе, но мне это удалось. Я спасла обеих моих дочерей.

– Вставки больше нет, – напряженным, тихим голосом произносит Колли, – в шприце ничего не оказалось.

– Я сама вылила его содержимое, – отвечаю я. – Она нам совершенно не нужна, потому что теперь у нас все будет хорошо. Вам с Энни больше ничего не угрожает.

Я слегка сжимаю ее ладошку и продолжаю:

– Колли, это ведь папа вытворял все это с животными, да? Теперь ты можешь мне сказать. Не бойся, он больше не сможет сделать тебе ничего плохого.

– Это была не я, – отвечает она, и окружающий мир пошатывается. Меня охватывает облегчение. Мне было невдомек, какое напряжение сковывало меня последние пару дней. Или даже последний десяток лет. Сейчас не мешало бы поспать.

– Мам, нам надо срочно ехать за Энни.

У нее почему-то взрослый не по годам взгляд. Что-то явно не так. На этом эта история должна была закончиться, но теперь я понимаю, что ее ждет продолжение. В голове проносится жуткая мысль, над разумом простирается крыло затмения.

Колли

Мама целует меня в голову разбитыми губами, касаясь щеки. Теперь у меня на волосах ее кровь. Я думаю о том, как же сильно она пыталась меня защитить. Мамы, они ведь как пустыня – их порой тоже нельзя остановить.

Теперь я обязана ей доверять. И посвятить ее в главную тайну, которая правит всей моей жизнью. Поэтому я делаю глубокий вдох.

– Мам, нам надо срочно ехать за Энни.

– Что ты хочешь этим сказать?

Но в ее голосе уже слышится понимание, она уже обо всем догадалась, хотя ей совсем этого и не хочется. Такое ощущение, что темнота сделала ее прозрачнее, и теперь я явственно могу слышать все, что она чувствует. Я вдруг понимаю, что любовь порой может быть столь же мучительной, что и боль. Интересная мысль, но сейчас у меня на нее нет времени. Надо, чтобы она все поняла.

– Нам надо срочно ехать за ней, мам, – говорю я и дергаю ее за руку. Она спотыкается. В свете луны видно, что один ее глаз закрылся и превратился в тонкую горизонтальную линию, как сурово сжатый рот.

– Погоди, Колли, я… Мне что-то нехорошо.

– Нет! – воплю я. – Скорее! Нам надо торопиться! Энни нельзя оставлять с миссис Гудвин наедине.

– Что?

Как же эти взрослые порой туго соображают. Но в этот момент до нее начинает доходить. Я чувствую, как по ее душе тошнотворной волной прокатывается понимание. Она ахает и на миг безвольно оседает. Мне ее жаль. Не хотела я этого делать, но выхода нет.

– Никаких препаратов от диабета Энни не принимала! – говорю я. – Все было спрятано в лампе. Той самой, что в форме звезды. Папа сказал, что она взяла ее с собой к миссис Гудвин…

Мы несемся к дому. Из входной двери на крыльцо и деревянную вывеску «СОБАКАМ ВХОД ВОСПРЕЩЕН» выплескивается желтый свет. Я запрыгиваю на заднее сиденье маминой машины, сама она со стоном садится за руль, но никак не может вставить дрожащими пальцами ключ.

– А двери ты запирать не будешь?

– Брось, – нетерпеливо отвечает мама, – это всего лишь дом.

А когда двигатель с ревом оживает, добавляет:

– Ну слава богу.

Когда мы, накренившись набок, рвем с места, из-под колес летит грязь. Как бы мне сейчас ни было страшно за Энни, я все равно оглядываюсь назад и последний раз смотрю на Сандайл, где теперь мирно покоится в земле Бледняшка Колли. Мне никогда не приходило в голову задуматься, каким образом ей удалось поехать со мной, если учесть, что у меня нет ее косточек. Все потому, что ее косточки – это я сама. Она внутри меня. По крайней мере, была раньше. Я знаю, что больше никогда ее не увижу.

Младшую сестренку всегда надо защищать. Это одна