Крылья распахнуть! - Ольга Голотвина

– Ой-ой, какой ты ревнивый…

Мара не закончила фразу. Ференандо подхватил ее на руки и понес, хохочущую и шутливо отбивающуюся, в туман, на свет жестяной рыбины, к веселым голосам гуляк.

* * *

Аквамарин тоскливо глядел вслед парочке.

В тумане возник желтый прямоугольник света. Громче зазвучали хмельные голоса.

Хлопнула дверь – и свет исчез, застольная песня вновь стала тише.

«Вот и все, – угрюмо подумал Аквамарин. – Вот и все…»

А что все-то? Вот превратится он в человека, зайдет в трактир, познакомится с красавицей. Даже если для этого придется надрать холку ее смазливому дружку. Джанни когда-то не плошал в кабацких драках…

Нет. Не получится. Рано или поздно придется рассказать девушке про жаберные крышки, что прячутся под длинными волосами. Про два своих обличья. Про Семибашенный замок, который как сделал его, Джанни, рабом, так до сих пор и не отпускает.

Из горла морской твари, не приспособленного для смеха, вырвался хриплый горький клекот.

Перед глазами стояло жарко-смуглое лицо, озаренное улыбкой.

Она не иллийка. Джанни ошибался лишь до того мгновения, как девушка заговорила. Гортанный, с придыханием, выговор никак не походил на певучую иллийскую речь. Конечно, спандийка. И дружок ее – спандиец.

– Вот пусть и поют друг другу «Парня с навахой», – с неожиданной злобой сказал Аквамарин вслух.

Ему расхотелось менять облик, ходить по городу, искать оружейника. Потянуло в воду, где неуклюжее, покрытое чешуей тело обретет гибкость и подвижность.

Морское чудище, высоко поднимая ноги-ласты, зашлепало к краю причала.

Аквамарин собрался соскользнуть в море – но замер, обожженный воспоминанием.

Как же он сразу-то не заметил… загляделся на красотку – и пропустил мимо ушей слова спандийца:

«Твой капитан… как его… Дик Бенц…»

Бенц!

Разве не это имя звучало в пророчестве черной стервы Агат? Разве не это слово с рычанием вырывалось из глотки Рубина? Разве не из-за него встревожился проклятый Алмаз?

А он, Аквамарин, похоже, разузнал, что это за Бенц такой…

И что теперь делать?

Рассказать все Алмазу? Может, тот на радостях дозволит чаще брать детишек в море?

Эх, если бы за этого самого Бенца можно было выменять хоть одного из друзей Аквамарина! Навсегда забрать из клетки Мориса, Уну, Гедду или Ашу! Тут уж и раздумывать бы нечего!

Но проклятый мясник не согласится. Он слишком гордится своей кровавой работой. Слишком дорожит теми, кто выжил под его скальпелем.

А раз так – надо подумать, выдавать ли магам капитана. Ведь гнев Ожерелья хлестнет по всей команде судна, заденет и прекрасную спандийку.

Так что, может, пусть он живет до следующего неладного случая, этот самый Бенц?

Жрец Клодиус Добронравный со сторожевой башни обозревал свои владения – и душа его радовалась.

Казалось, для обители вернулись прежние времена, когда на Хэдданское предгорье еще не было наложено проклятье. Времена потока паломников в дубовые могучие врата, времена щедрых даров святилищу, времена многодневных празднеств в честь Антары Кормилицы.

Тогда обитель населяли одиннадцать семейств. Люди Антары свершали ритуалы да поддерживали порядок в обители. А в поле и на огородах работали постоянно сменяющиеся паломники. Чем еще и восславить богов, как не трудами рук своих! Антаре, как известно, особенно угоден мирный труд на полях. Это вам не Черная Медведица, проклятая людоедка…

Жрец вскинул голову, бросил острый взгляд на заснеженные верхушки елей – там, за храмовым полем.

Богиня-вражина, лютая зверюга, никуда не делась. Затаилась там, где издревле правила: в глухой чащобе. Когда Клодиус был младшим жрецом и не получил еще второе имя Добронравный, он ходил в поле вместе с пахарями – охранять людей Антары от нападения. С тех пор кое-что изменилось, конечно. Ночи больше не вспыхивают светом факелов, не взрываются воплями нападающих. Истинная вера одержала победу даже в захолустном Шварцвельде. Дикари закаялись воевать открыто. Но еще норовят напасть исподтишка.

И по-прежнему необходим мощный частокол. Необходимы сторожевые башни…

При мысли о башнях Клодиус вспомнил, зачем он сюда пришел.

– Ты прав, – сказал он младшему жрецу Аугустусу, который почтительно стоял в стороне, не смея прервать размышления главы обители. – Перила прогнили, а ступени… по ним просто опасно подниматься!

– Тебе не стоило самому восходить на башню, мудрый…

– Я должен знать, серьезны ли повреждения и подождет ли починка до отбытия знатной гостьи. Старый Фомас в состоянии работать?

– Нет, мудрый. Спину разломило, не встает с постели.

Глава обители недовольно хмыкнул. Под его рукой осталось всего шесть семей. А ведь именно сейчас нельзя уронить добрую славу обители.

Взор Клодиуса скользнул на гостевой двор, который сверху был похож на развороченный муравейник.

Младший жрец Аугустус проследил взгляд главы обители.

– Может быть, среди приезжих есть плотник… – Еще не закончив фразу, юноша понял, что брякнул глупость.

– Да, плотник, – мягко и ядовито отозвался Клодиус. – А также кузнец, шорник и бондарь. Им самое место в свите эрлеты.

Младший жрец виновато потупился.

А мысли Клодиуса уже устремились к знатной гостье.

То, что она скромно назвалась эрлетой Кларой… ну, это ее право. Паломники не обязаны называть жрецам свои настоящие имена, богиня и так знает всех.

Но эту паломницу знает не только богиня…

Кто первым шепнул ее имя, пустив его тихо порхать по обители?

Ему, Клодиусу, открыл тайну Хуберт, второй возжигатель храмового огня. В юности Хуберт был художником, причем не из последних. Ему даже хотели доверить создание портрета двенадцатилетней принцессы Эннии. Но почетный и выгодный заказ перехватил другой художник. Это был один из ударов судьбы, что посыпались на Хуберта и в итоге привели его в обитель.

А теперь наметанный глаз художника признал гостью. Хуберт уверяет, что она мало изменилась с двенадцати лет. В то время она обещала стать красавицей, а сейчас это обещание выполнила.