Легенда о Круге. Книга 2. Клятва на стали - Дуглас Хьюлик

Настал мой черед фыркнуть. Я выглянул и обозрел окрестности. От нас удалялся небольшой отряд стражников, которые шествовали по дерновому дорожному склону. Их светильник на цепи источал дым и пламень. Они были достаточно далеко, и я лишь прослезился от света. Поморгал, протер глаза. Патруль шагал между нашими деревьями и возвышением, которое, насколько я помнил, находилось возле домика Хирона. Мы притаились, давая дозорным пройти.

– И кто же охраняет падишаха помимо них? – спросил я, указав на движущийся огонь.

– Например, Опаловая Гвардия, – ответила Ариба.

– А это не Опаловая Гвардия?

– Едва ли. Будь они Опалами, мы бы уже улепетывали, поверь.

– Настолько хороши?

– Настолько хороши.

Я сменил позу, высвободив ногу из-под бедра.

– Ты сказала «например». Кто еще стоит у него Дубом?

– Стоит Дубом?..

– На часах. Охраняет. Следит за округой.

Ариба пробормотала что-то об имперцах и помешательстве. Вслух же произнесла:

– Иногда – Львы Арата. И джинны.

– Джинны?

– В серебряных кандалах, которые волхвы ежедневно перековывают и прописывают заново, чтобы порабощать духов из ночи в ночь. – Она кивнула. – Так говорит дед.

– Он их видел?

– Он один из трех ассасинов, которые когда-либо – за всю историю – входили в обиталище деспота и вернулись с рассказом. – Ариба глянула на меня презрительно и мрачно. – Он – Черный Шнур, и его слово не оспаривается.

Я оглянулся на стражников, увидел качание светильника. В траве занялся маленький пожар. Кто-то споткнулся и разлил горящую смолу. До нас донеслись смешки и глумливые реплики.

Крушаки оставались Крушаками, даже здесь.

– Имперец? – окликнула она меня вскоре.

– Да?

Она помедлила и облизнула губы. Когда заговорила, ее голос слегка дрожал.

– На что это похоже?

Мне было незачем спрашивать, но я все равно уточнил:

– Ты имеешь в виду ночное зрение?

– Да.

Я не имел обыкновения распространяться о нем, но, с другой стороны, не так уж многие про это знали. Привычка вызвала желание отвергнуть вопрос, заболтать его или просто соврать. Однако она рассказала мне о глифах и красках на своем одеянии, и меньшее, что я мог сделать, – рассказать ей о том, ради чего она рисковала жизнью.

– Ночное зрение у меня уже так давно, что и не знаю, как его описать, – признался я. – В каком-то смысле это еще одна часть ночи, как звезды, луна или вонь из переулка. Как описать ходьбу, обоняние или вкус? Это похоже, но другое. Но я, наверное, отговорился, а не ответил? – Я выдержал паузу, всматриваясь в ночь, тогда как Ариба молча сидела рядом. В ожидании. – Оно красное, – сказал я наконец.

– Красное?

– Да, – кивнул я. – Красное и золотое и липнет ко всему, что вижу. Все тронуто янтарем, словно немного освещено светом, который виден только мне. – Я указал на окрестности, и Ариба проследила за жестом, как будто пытаясь узреть то, что наблюдал я; как будто зрение могло дароваться ей лишь усилием воли. – Ты когда-нибудь смотрела на художника за работой? Как он набрасывает эскиз для раскрашивания? Моя… Я знаю баронессу, которая покровительствует одному из таких. Понятия не имею, делают ли здесь так, но в Илдрекке существует костяк – кое-кто называет его кликой – живописцев, которые отходят от старого изобразительного стиля. Они сперва все тщательно прорисовывают углем и мелом: структуру, перспективу, тени. Потом наносят краски. И получается похоже на действительность: не в том смысле, что, дескать, вот это всадник, но в том, что это почти копия конкретного человека на конкретном коне. Гадать не приходится, потому что если увидишь на картине, узнаешь и на улице. Ночное зрение похоже на эти угольные наброски, но только вместо черного, серого и белого видишь янтарное, красное и золотое. Это и намеки, и мелочи, и зазоры – все сразу; картина, которую видно не столько по наличию чего-то, сколько по отсутствию.

– Как поединок во тьме, – отозвалась Ариба. – Ты слушаешь разную тишину и заполняешь ее участки, используя звуки как контуры и как вехи. – Она покачала головой. – Ай-я, вот бы мне такой дар – кроваво-красную дорожку для рубки! Львы бы оплакивали потери, а мой дед…

– Да, что бы сделал твой дед? – подхватил я.

Она аккуратно подтянула ткань, закрывавшую нижнюю половину лица. Я уловил очертания острого носа и желваки, шевельнувшиеся против слов, которые были готовы вырваться.

Я предпочел помалкивать. Если носачество чему-то и научило меня, то это тому, что большинству людей хочется говорить, даже если они сами считают иначе. Хороший Нос – а может быть, даже хороший Серый Принц – предоставлял собеседникам заполнять тишину.

Ариба пристально смотрела перед собой, сосредоточившись не на внешней тьме, но на своей внутренней тени.

– Мой дед, – произнесла она наконец, роняя слова, как булыжники, – мог бы увидеть во мне меня, а не бледную тень моей матери. Признать меня нейяджинкой, а не разочарованием.

Она шмыгнула носом, глядя в ночь. Я наблюдал за ее большим пальцем, который ощупывал помятое серебряное кольцо на другом.

– Она была поразительная, – сказала Ариба. – Лучший ассасин нашей школы за многие поколения. Прирожденный вожак и убийца. Дед говорит, что в лунную ночь она бы подкралась к стражу, забавы ради сочла волоски в его бороде и чиркнула по горлу, а он бы так и не узнал о ее приходе. Салиха Шихам – Салиха Стрела. Она совершила первое убийство в тринадцать лет, стала калатом в семнадцать, а в двадцать шесть сделалась аммой нашей школы.

– Что с ней случилось? – спросил я.

– Умерла.

Я предоставил тишине длиться и смотрел, как Ариба теребила кольцо, но на сей раз она не ответила.

– На дело пошла? – Наткнувшись на ее взгляд, я поправился: – На службу?

– А тебе-то что?

– Ничего, – признал я. – Просто…

Я пожал плечами, и Ариба снова уставилась в ночь.

– Она отправилась уничтожить Главного Имама Стражей.

– И справилась?

– Да, но не с демоном, которым тот управлял. Джинн вырвался из узды и убил мою мать. Я знаю благодаря вот этому. – Она подняла руку, показывая кольцо. – Спустя три дня после ее ухода разразилась пыльная буря, и в нашу дверь постучали. Это был особый материнский стук, но когда я распахнула ее настежь, там было только кольцо на сплетенном локоне и… другие вещи, пришпиленные к двери.

Я отвернулся. В моей голове роились мысли, наперебой требовавшие внимания: о моей собственной матери, которая исчахла в постели; о Себастьяне, зарезанном у меня на глазах перед нашей хижиной; о моих стараниях опекать Кристиану и провале на улицах Баррена. Я отогнал их обратно в потемки былого.