Охота на Овечкина - Инна Шаргородская

Велся же этот рассказ ради одного-единственного слушателя. Ибо, как было известно Босоногому колдуну, принц Ковин не мог, конечно, в одну секунду превратиться из злодея в кроткого ангела, но именно сейчас он находился в подходящем состоянии духа, что было вызвано мистической подоплекой самопожертвования Овечкина и Баламута. Именно сейчас от его слова зависела дальнейшая судьба принцессы Май, и именно сейчас он мог и должен был произнести нужное слово. Завтра он мог и передумать…

И принц Ковин произнес его. Бледный, дрожащий, с таким видом, будто сам не слишком хорошо понимает, что делает, он сказал, что коли так, он согласен на расторжение договора и даже не требует отступного…

Отступного потребовал король, памятуя обо всех предыдущих обещаниях посла.

– Я очень рад, – сварливо сказал он, стараясь не глядеть на королеву, – что дело с самозванцем разъяснилось. И хотя он заслуживает самого сурового наказания, мы будем помнить о том, что суд чести все-таки состоялся. Пусть уходит с миром. Однако, помнится мне, речь шла о трех, не то четырех волшебных талисманах…

Аркадий Степанович согласно закивал.

– Я готов вручить их вашему величеству немедленно. Извольте только подписать акт о расторжении договора!

И он торжественно извлек из-за пазухи заранее заготовленный заветный свиток, несущий принцессе Маэлиналь избавление от гибельного для нее брака.

Михаил Анатольевич проснулся оттого, что почувствовал на себе чей-то пристальный взгляд.

Он неохотно приоткрыл глаза и увидел чатури, сидевшего на спинке кровати у него в ногах.

– Привет, ягненочек, – тут же затараторила вещая птица. – Извини, что потревожил твой сон. Но ты ведь и так дрыхнешь целыми днями! А после обеда прошло уже два часа!

– Привет, – со вздохом отозвался Овечкин. – Вообще-то, говорят, выздоравливающим спать полезно.

– Врач сказал, что завтра тебе уже можно будет встать, – авторитетно заявил чатури. – Так что ничего, перебьешься!

Овечкин вздохнул еще раз и сладко потянулся под одеялом. Спорить с этим настырным болтуном не имело смысла, хотя Михаил Анатольевич и поспал бы с удовольствием еще часика два.

Выздоравливать было приятно. Королева Дамора не изменила отношения к самозваному сыну и, узнав причину и все подробности заговора, отвела покои на своей половине дворца и для Овечкина, и для Баламута, пригласив к ним лучших придворных врачей. Оба были окружены ее неусыпными заботами, имели прекрасный уход, а уж про роскошь обстановки и говорить было нечего. Под таким пуховым одеялом, под каким покоился нынче Овечкин, сон наплывал сам собою…

– Я пришел поведать тебе новости, – сказал чатури. – Что происходит в Данелойне, например…

Михаил Анатольевич отмахнулся.

– Я и так знаю, что происходит в Данелойне.

– Ну да, ну да, – язвительно заскрипел чатури. – Ты же теперь стал у нас таким умным! Даже как-то неловко называть тебя ягненочком…

Овечкин разулыбался.

– Есть у меня и другая фамилия, против моей куда как героическая! – сказал он. – Впредь можешь звать меня Овцовым.

Чатури некоторое время молча таращил на него свои желтые круглые глаза, потом захихикал.

– Понял… Однако должен сказать тебе, Овцов, что, как бы ты ни был умен, а кое о чем ты не ведаешь, и никогда тебе не догадаться, если не я!

– Может, мне лучше и не знать этого? – осторожно осведомился Овечкин, уже постигший некоторые тонкости в искусстве разговора с капризной птицей.

Чатури немедленно надулся.

– Может быть!.. Мне просто жаль девушку. Сама она тебе не скажет, а ты, тупица, так и не поймешь ничего, хоть сто лет проживи!

– О какой девушке речь?

– О такой, – ехидно ответил чатури. – Твой номер не прошел. Кстати сказать, сегодня утром к королю Фенвику приехал твой друг, Никса Маколей. Он получил родительское благословение, преисполнен, разумеется, благодарности и ждет не дождется, когда вы с Баламутом вернетесь наконец в Айрелойн. Свадьбу решили отложить до вашего полного выздоровления.

– Я рад, – просто сказал Овечкин. – Как Доркин-то… что врачи говорят?

– Неплохо. Босоногий колдун сделал все, что мог, так что он ненамного отстает от тебя. Даже спит всего на час больше!

– Он спас меня, – Овечкин посмотрел в потолок. – Я и сам сделал бы для него все, что можно…

Чатури вдруг беспокойно завозился, задвигался туда-сюда по спинке кровати и вперил в Овечкина встревоженный взгляд.

– Вообще-то я пришел посоветоваться с тобой насчет Доркина. Не знаю, право…

Он умолк, а Михаил Анатольевич уставился на него с любопытством. Нечасто вещую птицу приходилось видеть в состоянии растерянности!

– Что-то случилось?

– Да не то чтобы…

Чатури опять замолчал, отвел взгляд и, нахохлившись, принялся вертеть головой, словно высматривая что-то в разных углах комнаты. Овечкин не выдержал.

– Ты пришел мучить меня загадками? Постыдились бы, птица, волновать больного! То девушка какая-то, то вовсе не пойми что!

– Ладно, – неохотно сказал чатури. – Понимаешь, открылось мне знание… и сдается, Доркин был прав, когда говорил, что от знаний моих одни неприятности. Я хотел помочь ему, а выходит что-то такое…

Он тяжело вздохнул.

– Я пришел к тебе за советом, потому что ты… ну, в общем, я тебе доверяю.

– Благодарствую, – нетерпеливо сказал Овечкин. – Нельзя ли ближе к делу?

Чатури еще немного повздыхал, помялся и наконец решился.

– Ладно, слушай. Когда Доркин… ну, ты помнишь, он с ума сходил из-за принцессы – еще тебя жениться заставил! Теперь-то понятно, почему он так себя вел, но тогда… Мне очень хотелось помочь ему. И я спросил у богов – что может отвлечь его от этой несчастной любви? Боги долго молчали и ответили мне только сегодня ночью. То, что они сказали, способно отвлечь кого угодно от чего угодно, но я не понимаю, что делать с этим теперь. Говорить ли Доркину? Вот в чем вопрос!

– Если ты объяснишь мне, в чем дело, – сказал измученный долгой преамбулой Овечкин, – я, может быть, и сумею что-нибудь посоветовать!

– Он изменился, – трагически заявил чатури, словно не слыша. – Он больше не страдает. И я не хочу заставлять его страдать снова.

– Тогда мой совет тебе – и не заставляй!

– Но я не могу держать свое знание при себе!

– Открой его мне, – окончательно потеряв терпение, потребовал Михаил Анатольевич. – И проваливай… не заставляй страдать и меня!

– Ты тоже изменился, – чатури поглядел на него искоса. – Вернее, стал наконец самим собой… что ж, слушай меня внимательно. Ты, может быть, не знаешь, но когда-то, давным-давно, Баламут Доркин дал клятву не жениться и не родить сына, который продолжил бы семейную традицию и сделался, в свою очередь, королевским шутом. Однако все клятвы бесполезны, коль судьбе вздумается подшутить над нами, и вышло так, что больше двадцати лет назад у него родился сын, о котором он ничего не знает. Ужасна судьба этого мальчика… матерью его была ни больше ни меньше, как сама колдунья Де Вайле! Случилось так, что она влюбилась в Баламута – в те времена, когда еще была способна на какие-то человеческие чувства, – но он не глядел в ее сторону, да и кто осудил бы его за это?! Тогда она, желая познать все-таки радости любви, приняла обличье молоденькой хорошенькой девицы и однажды, когда Баламут был в изрядном подпитии, соблазнила его. Но и колдовство ей не помогло, и на следующее утро он забыл о ней, как забывал о многих хорошеньких девицах. Колдунья же не забыла и не простила ему этого. После той ночи она понесла и в положенное время родила сына. Ничего не сказав Баламуту и никому другому, она отнесла ребенка в лес – единственное дитя, когда-либо рожденное ею! – и бросила там, на съедение диким зверям. Женщина с волчьим сердцем!.. Однако вопреки ее желанию мальчик чудесным образом уцелел. Ныне он уже взрослый. И самое главное – месть Де Вайле все-таки удалась. Он собирается стать шутом, как и его отец! Если Баламут узнает об этом, горе его будет беспредельно. Вот что открыли мне боги…