Дот - Игорь Акимов

Глупо, конечно. Но, может, и не так уж глупо, если есть шанс вернуть самоуважение.

Даже закончив с амбразурой, Чапа не позволил себе спешить. Неторопливо повернулся. Оба средних танка были все еще в мертвой зоне. Солдаты… Чапа сначала увидал только одного: он горел. Пламя было большое, с тяжелым, жирным дымом. Немец лежал, уткнувшись в землю лицом, раскинув руки и ноги; горела и спина, и руки, и ноги, и земля возле. Чапа не сразу понял, как такое могло случиться, потом до него дошло: огнеметчик. От меча и погибнешь. В этом что-то было… Еще двое автоматчиков отползали вниз по склону. Они были на виду, то и дело оглядывались — искали, где бы укрыться, но пулеметы по ним не стреляли… Потом Чапа увидал еще одного. Он пристроился вплотную к танку, но был не на ногах, а на четвереньках, и так перебегал то левей, то правее. Понятно: прятался от пулеметов. Для остальных (Чапа и теперь не стал их считать) война уже закончилась.

На душе все еще было тяжело.

А уж как обидно!.. Теперь он не сможет вспоминать этот бой с гордостью, потому что такое пятно разве смоешь? Пусть о нем не знает никто… и слава богу, что никто не узнает… но теперь уважение и любовь товарищей… от каждого знака этой любви будет просыпаться такой стыд…

Нужно было что-то сделать. Пройти по самому краю. По лезвию: пусть Господь рассудит. Сделать что-то такое, чтобы если не заслониться совсем от памяти о пережитом страхе, то хотя бы ослабить давление на душу… Танки для этого вполне годились. Если они вылезут из мертвой зоны одновременно — у них будет двукратное преимущество. Пусть! Именно это и нужно. Одного — может быть — надеюсь — я еще смогу опередить, спокойно думал Чапа, но уж второй-то успеет выстрелить. Пусть! Я не побегу. И не отведу глаз. Я буду делать свое дело — готовить свой второй выстрел — спокойно и четко. Спокойно и четко… Чапа смотрел на танки и шептал: ну давайте! ну что вы там возитесь? — вылезайте ко мне, и тогда поглядим — кто кого…

Не получилось.

Один танк застрял. Сунулся туда, сюда — и смирился. Стал. И только башня слегка поворачивалась влево-вправо.

Но водитель второго танка был куда выше классом. Чтобы такое понять — не обязательно быть знатоком. Этот танк словно танцевал на склоне. Он то пробегал несколько метров вдоль, то разворачивался одной гусеницей, то второй, то пятился — пятился не вниз, а вверх! — и вдруг опять разворачивался, и тогда становилось очевидным, что он выиграл очередные три-четыре метра. А ведь сможет! Еще немного — и его пушка, опущенная до предела, почти между гусениц, увидит, наконец, амбразуру дота…

Надо сказать, что ни о чем таком Чапа не думал. Он просто ждал. Он знал, что успеет выстрелить первым, что поединок уже выигран; выходит — это не тот случай, который снимет груз с его души. Жаль. Придется жить с тем, что имеешь, как с грязными руками. Когда еще случится их отмыть… Чапа только одного не мог понять: ведь немец такой опытный, наверняка — бывалый… ну если ты такой опытный — неужели не соображаешь, что лезешь на верную гибель? Были бы вы вдвоем — понятно. Но другой-то вышел из игры… Может — пошел на принцип? Но война — это не партийка в подкидного дурака; тут за самолюбие расплачиваешься не интересом…

Да, самое простое объяснение: немца зашкалило, зашорило — и ему уже не важно, что он один, забыл, что надо следить за общей картиной боя.

Как бы там ни было, он таки смог, одолел контрэскарп, добрался до последнего перегиба склона. Дальше была прямая, и когда танк, вгрызаясь в грунт, сантиметр за сантиметром выдвигался, выдряпывался, заполняя окуляр дальномера (Чапа уже три-четыре секунды назад мог выстрелить, но тянул, тянул — против разума давал шанс немцу: вот опустится, увидит меня — вот тогда… ведь так хотелось отмыться!), — в этот момент Чапа выстрелил. Все же — вовремя. Натура взяла свое. Бронебойный вошел в самое уязвимое место — в брюхо. Танк замер. Он словно завис, он словно парил в воздухе, а затем взрывом его как бы развернуло изнутри. Он стал сразу вдвое ниже, просел башней на грунт, гусеницами в стороны — распятый, как жаба на столе у препаратора, — и таким плоским утюгом пополз назад, вниз, доламывая уцелевшие после обстрела молоденькие ветви кустов, пока не уткнулся в обнаженный выступ гранита.

Чапа положил руки на ствол пушки, опустил на них голову. В душе была пустота. И в теле пустота. Чапа еще никогда так не уставал, а уж ему, поверьте на слово, в его пока недолгой жизни случалось потрудиться; было с чем сравнить…

Задребезжал телефон.

Звук тянулся к Чапе из далекого далека, царапал сознание когтистой лапкой, пока Чапа не понял, что это телефон и что это его вызывают. Поднял голову. Снял наушники. Встал. Тело пустое. Ну что там еще?.. Чапа видел, как пользуются телефоном, покрутил ручку — и только потом поднял трубку.

— Але.

— Ну ты и клоун, Чапа! — Это Ромка. Уж кому бы о клоунах говорить — только не ему. — Не мог ему раньше врезать?

«Був кум — та й нема,

бо поiхав до млына…»

Сначала осознался гул и нарастающие, всплывающие из бездонной глубины удары пульса. Пульс наполнил тело и теперь гудел в голове, как в пустой железной бочке. Тьма. Но боли нет — уже хорошо. Теперь надо собраться с силами — и открыть глаза…

— Тима! Тима! Да очнись же ты!..

Что-то далекое, из детства, попыталось сформироваться перед внутренним взором (а может и сформировалось на миг — Тимофей не успел разглядеть), но усилие прервало этот процесс.

Тимофей открыл глаза.

Четыре маски (пот замесил пыль и копоть и затвердел на лицах коркой) склонились над ним.

— Тима, они уходят…

Это Страшных. Его голос. Да вот же он.

Первое дело — надо сесть…

Тимофей собрался с духом — и сел.

— Что со мной?

— Ерунда. Ошарашило маленько. — Это опять Страшных. Затычка во все дырки. — Саня, будь другом (ага, это он к Медведеву), смотайся за водичкой. Ты же видишь…

Водичка — это самое то… Тимофей только сейчас понял, что он в каземате. Как же так? Ведь я был… Он еще помнил стук своего пулемета. Да и пострелял-то всего ничего…

Осмотрелся.

Грудь перехвачена веревкой. Вот она, лежит рядом. Длинная. Выходит — волокли через трубу, как бревно… О чем это Ромка толковал?..

— Я не понял… Ты что-то говорил?..

— Ну да. Они уходят!

— Не понял. Кто уходит?

— Фашисты! Фашисты уходят — кто ж еще?..

Бестолковый этот Ромка. Никак не научу его докладывать по-людски…

Только теперь Тимофей увидал посреди каземата груду снарядных гильз. Это когда же они успели?..

Поднялся. Подошел к амбразуре. Солнце уже скрылось за горой, но тень на долину пока не легла; ее не пускало небо, еще не утратившее яркости. Было понятно, что небо остывает, но его пока хватало на ровный, мягкий свет. Долина казалась гладкой, потому что исчезли тени.