Жизнь - Кит Ричардс

* * *

Когда-то в июле в “Неллькот” приехал Грэм Парсонс с Гретчен, своей юной невестой. Он тогда уже работал на материалом для своего первого сольного диска GP. Я на тот момент пару лет как с ним общался, и у меня было явное чувство, что этот человек готов разродиться чем-то выдающимся. В общем-то, он изменил лицо кантри-музыки, но ему не хватило времени, чтоб про это узнать. Через год он записал свои первые шедевры с Эммилу Хэррис: Streets of Baltimore, A Song for You, That's All It Took, We'll Sweep Out the Ashes in the Morning. Где бы мы ни оказались, мы садились играть. Мы играли без перерыва, могли что-то сочинять. Садились работать вместе после обеда, пели песни Everly Brothers. Трудно описать словами, какая глубокая любовь была у Грэма к музыке. Он только ради нее и жил. И не только ради своей, а ради музыки вообще. Он был как я: просыпаешься под Джорджа Джонса, переворачиваешься на другой бок и второй раз просыпаешься под Моцарта. Я впитал от Грэма очень много, эту бейкерсфилдскую манеру заворачивать мелодии, да и слова тоже, совсем не по-сладкому, не как в Нэшвилле, то есть традицию Мерла Хаггарда и Бака Оуэнса, истории работяг с ферм и нефтяных скважин Калифорнии, по крайней мере когда все они стартовали оттуда в 1950-х и 1960-х. Влияние кантри проступает в роллинговских песнях. Его можно слышать в Dead Flowers, Torn and Frayed, Sweet Virginia и еще в Wild Horses, которую мы отдали Грэму с Flying Burrito Brothers для альбома под названием Burrito Deluxe – еще до того, как выпустили ее сами.

У нас были планы или по крайней мере большие надежды – у меня и Грэма. Когда работаешь с таким музыкантищем, думаешь: старик, у нас годы впереди, куда бежать, не горит же? Мы с тобой еще создадим какую-нибудь реально хорошую штуку. И рассчитываешь, что оно будет вызревать. Вот переломаемся в следующий раз и тогда точно выдадим что-нибудь стоящее! Мы думали, у нас в запасе целая вечность.

Мик недолюбливал Грэма Парсонса. Я только сильно потом выяснил, что окружающим это было гораздо заметнее, чем мне. Теперь я слышу рассказы, как он усложнял Грэму жизнь, клеился к Гретчен, чтобы Грэму было неуютно – чтобы до него дошло, что ему не рады. Стэнли Бут вспоминает, что Мик рядом с Грэмом вел себя “как тарантул”. То, что я сочинял и играл с кем-то еще, ему казалось предательством, хотя он сам никогда бы так не сказал. А мне тогда это и в голову не приходило. Я что, я просто расширяю дружеский круг. Где бываю, там знакомлюсь. И все равно это не помешало Мику сидеть и играть и распевать с Грэмом песни. Рядом с ним ничего другого и не хотелось. Песня за песней, песня за песней – всегда так.

Грэм с Гретчен уехали с не очень хорошим чувством, хотя, надо сказать, Грэм тогда был не в лучшей физической форме. На самом деле обстоятельства его отъезда я помню не очень. Я тогда отгородил себя от своего многолюдного хозяйства и всех его драм.

Оглядываясь, я не сомневаюсь, что Мик очень ревновал меня к другим друзьям мужского пола. И я не сомневаюсь, что это было куда серьезнее, чем женщины или все остальное. До меня долго доходило, что любой мой новый дружок автоматически получал от Мика холодный прием – или уж как минимум настороженный. Все мужики, с которыми я начинал тесно общаться, признавались мне рано или поздно: “Мик вроде меня недолюбливает”. Мы с Миком дружили очень плотно и прошли через кучу всего. Но в нем сидит непонятное собственничество. Я это ловил только на уровне смутного ощущения, но другие просто показывали пальцем. Мику не хочется, чтоб у меня были друзья, кроме него. Может, его претензии ко мне связаны с его собственной манерой держать круговую оборону. А может, он думает, что так меня защищает: “Что еще этот козел хочет от Кита?” Но, правду сказать, как оно на самом деле, я не знаю. Люди, которых, как он думал, я к себе приближаю, – он их перехватывал, по крайней мере старался перехватить, как будто они были подружки, а не друзья.

Но с Грэмом – что, Мик чувствовал себя лишним? Мне бы это в голову не пришло. Все шастали туда-сюда, знакомились с разным народом, устраивали себе приключения. И я не знаю, может, Мик будет все это отрицать. Но есть у меня такое чувство, что Мик думал, что я ему принадлежу. А у меня ничего такого и близко не было. Сто лет прошло, пока я вообще смог дойти до этого мозгами. Потому что люблю этого человека от всей души; как был я его корешок, так и остался. Просто он делает так, что дружить с ним очень сложно.

Среди моих знакомых мужиков козлов большинство, у меня и близкие дружки-козлы имеются, но их козлиность ни при чем. Дружба вообще не про это. Она про то, можете вы находиться рядом, разговаривать, чтобы не чувствовать между собой никакой дистанции, или нет. Дружба – это сокращение расстояния, которое есть между людьми. Вот что такое дружба, и для меня это одна из самых важных вещей в мире. Мик не любит никому доверять. А я буду тебе доверять, пока ты не доказал, что тебе доверять нельзя. И может быть, это главное, чем мы различаемся. На самом деле я не вижу, как это можно сказать по-другому. Видимо, это все связано с тем, что такое быть Миком Джаггером, и с тем, как он с этим справлялся. Ему никак не отвлечься от того, чтобы все время быть Миком Джаггером. Может быть, это в нем гены его матери.

* * *

Бобби Киза поселили в квартире недалеко от “Неллькота”, где он однажды допустил нарушение общественного порядка – стал кидать мебель из окна в приступе своего техасского самовыражения. Но скоро кое-кто приучил его к французским порядкам – прекрасная Натали Делон. Она после свадьбы жила в доме с Бианкой, вверх по дороге от берега. Для Бобби все это было очень свежо в памяти, когда я попросил его рассказать о том, что случилось, когда они познакомились ближе.

Нужно добавить, что Бобби в это время был женат на одной из своих многочисленных жен, и эта жена оставалась в их квартире, пока Бобби где-то там крутил роман с Натали. Бобби, наверное, побил какой-нибудь брачный рекорд – один раз он не приходил домой четыре ночи подряд, а все по очереди рассказывали жене, где он задержался.