Собибор. Взгляд по обе стороны колючей проволоки - Леонид Терушкин

— Скажите, как начался самый первый бой в Вашей жизни?

— Первый настоящий бой был возле Ковыля. Бой как бой… Артподготовка, нас миномётами сильно обстреливали. Потом мы отбили несколько атак немцев, потом мы отступили ночью: нас подняли ночью, началось отступление.

— Вообще, трудных боёв много было в Вашей жизни, в начале войны?

— Начало войны — самые трудные бои на старой границе[487], потом под Киевом, где мы часто отступали. Каждый день был бой. Каждый день принимали бой и потом отступали, принимали бой и отступали. Вот так до самого Киева. В одном из таких боёв меня тяжело ранило (легко ранен я был ещё на старой границе, но всего три дня провёл в санбате — ушибленное ранение в локоть и ниже спины маленькое осколочное ранение; осколок вытащили — и я дальше пошёл). А вот под Киевом мне перебило ногу ниже колена, обе кости перебиты, и осколочное ранение большое. В таком состоянии меня подобрали и отвезли в санбат. В санбате наши врачи сделали мне операцию, наложили сначала шину, потом загипсовали ногу. Только потом я узнал, что Киев окружён и наш санбат никуда не вывозится. Потом уже немцы наш санбат вывозили — сначала в Гомель, потом в Бобруйск[488] и затем в Минск.

— Вы не помните, какого числа произошло Ваше ранение?

— Тяжёлое ранение произошло 15–16 сентября 1941 года.

— Итак, Вы были в медсанбате.

— Наш медсанбат — больных и раненых — перевезли на машинах до Гомеля, потом из Гомеля до Бобруйска (не помню, поездом или машиной), из Бобруйска поездом в теплушках в Минск.

— А кто перевозил?

— Немцы нас перевозили, охраняли полицаи.

— А в какой момент Вы узнали, что Вы уже в плену?

— Я не помню момента, когда осознал, что я в плену. Помню, нам наши говорили, что мы окружены, Киев окружён, нас должны были эвакуировать в тыл, но не эвакуировали. Потом узнали как-то, что мы находимся под немцами.

Госпиталь в Минске — главный госпиталь центрального фронта, но там много не жили, большинство умирало, выживали самые молодые и крепкие. Остальные — неделю проживёт, потом начинается понос, умирали быстро. Давали 150 гр. хлеба и один раз баланду. Три человека лежали на двух койках. На досках без матраса. Шестеро соседей умерли возле меня, пока я был в госпитале. Но я же говорю — выживали только молодые, 20–25 лет. Сорокалетние, мы их называли «старики», быстро умирали. Потом начался тиф, если замечали, что человек заболел тифом, его перевозили на другой этаж. Это были пяти- или четырёхэтажные дома (не помню), бывшие казармы. Оттуда обратно только выносили мёртвых.

Помню, почувствовал, что у меня тоже поднялась температура, однако я не показывал вида и, видимо, перенёс тиф на ногах. Я уже тогда на костылях передвигался и чувствовал, что у меня уже и нога срослась. Потом спросили, кто желает быть санитаром. Врачи и фельдшера тоже болели, но их не перевозили в барак, за ними ухаживали в отдельной специальной палате, поэтому и спрашивали, кто хочет за ними ухаживать. А там был врач один, Чернов, он говорит (я его знал, мы часто разговаривали) — и я уже перенёс, и ты уже перенёс этот тиф, так что иди туда, хоть подкрепишься, там кормить будут лучше. И я пошёл туда санитаром. И действительно я там немного подкрепился и больше не болел.

Примерно зимой (или весной?), в феврале примерно, была телесная проверка на выявление евреев. Потому что обнаружили, что много врачей, что обслуживали этот госпиталь, оказались евреями. Врачи ведь все были из наших. И всех врачей, санитаров, фельдшеров (да и больных некоторых) проверили. Я, конечно, тоже не писался, что я еврей, я записался по фамилии матери: «Киселёв Аркадий Михайлович». И больше 70 человек обнаружили евреев, большинство врачей. И нас перевели в Лесной лагерь[489]. Это был центральный эваклагерь этого фронта. Там сортировали и отправляли пленных в Германию. А нас поместили в так называемый подвал — карцер. И мы там в этом карцере были около месяца. Осталось нас живых около 30 человек, остальные поумирали в этом карцере. Там темно было, только утром открывалась дверь и выносили мёртвых. Только сидели и убивали паразитов. Мало того, что кушать давали по 150 гр. хлеба и через день баланду, мы умирали, так ещё и паразиты мучили. Мы сидели — и одной рукой туда, другой сюда — только и убивали этих вшей.

— Отчего умирали?

— От голода умирали, истощения.

Нас около 30 человек осталось. Однажды нас построили и повели, мы не знали куда. И нас привели в Минский концлагерь по улице Широкой. Тогда говорили, что была нота Молотова[490], что немцы убивают пленных, говорили, что есть такая нота, что «мы вас расстреливать не будем, вы сами умрёте». Когда мы были в карцере, нам так говорили. Потом нас перевели в этот лагерь по улице Широкая.

Там был концентрационный лагерь — так называемый арбайтслагерь[491]. И там помещались евреи и евреи-военнопленные и также белорусские тоже (отдельный барак), и те, которые бежали из Германии[492] — «красные латы». Мы были так называемые «жёлтые латы»— евреи, а то были «красные латы»(один барак). В общем, в основном в этом концлагере были евреи.

— Много там было людей?

— Человек 500, наверное, было евреев. Из этого лагеря нас водили на работу. Кто попадал на работу — тот, конечно, уже жил, доставалось покушать. Я работал в т. н. «цэбэфаувский двор».

— Как называлось?

— «Цэ-бэ-фау», я не знаю, что это значит, так называли. Там было несколько немецких компаний, они брали команды на работы. Была кампания Труппенвирченлагер — это были грузчики на продуктовом складе. Эти грузчики однажды договорились с полицаем, что он их на машине вывезет за город и они убегут к партизанам. Крепкие, здоровые хлопцы были. На складе и оружие у них было спрятано. Но в последний момент, когда они грузили на машину свои вещи и оружие, их окружили. В последний момент, как оказалось, полицай их выдал. Их всех привезли в лагерь и с большими издевательствами их убили. А кто работал во дворе — так, кто попадался — сразу всех расстреливали. Нас была группа семь человек, мы кололи и пилили дрова на циркулярке в разбитом здании. И в этом здании — видно, они, хлопцы, что готовились к побегу, что-то хранили в этом здании — один из наших был с ними связан. У меня был товарищ Ефим, он работал с печником с нашей команды. Он позвал меня к себе, он сварил картошку, чтоб мы покушали в обеденный перерыв. А шесть человек, что остались в здании, всех их там расстреляли. Ну а я был уже с ним у печника. В этом дворе там другая команда работала, гараж строили, тоже всех порасстреляли. Во дворе работали не меньше ста человек, очень много людей погибло.