Проект «Джейн Остен» - Кэтлин Э. Флинн

бесспорно исконный британец. Разве что теперь ему не требовалось притворяться.

— Это было ключевой задачей! — В кадре возникла Сабина, сидевшая на диване рядом с ним. Она погладила его по щеке и манерно протянула: — Уильям — такой скромник. Это очень мило, но составляет огромную проблему.

На этом моменте я отвернулась, чтобы не видеть его реакцию, — на меня вдруг накатила тошнота, и я покрылась холодным потом. Так и не выключив интервью, я кое-как поднялась на ноги и доковыляла до ванной, где рухнула на колени перед унитазом и выблевала свой завтрак.

Вернувшись в Нью-Йорк, я обнаружила, что живу не в прежней своей квартире, а на чердаке дома, в котором выросла. После смерти отца ино-Рейчел продала дом жилищному кооперативу, оставив за собой последний этаж, где ей, видимо, было комфортно — в отличие от меня, поскольку все там напоминало мне о матери. Я гуляла целыми днями и только благодаря этому могла засыпать по ночам. Ходила в Метрополитен-музей и разглядывала полотна Вермеера, радуясь тому, что хоть что-то осталось неизменным. Часто посещала оперу.

Не то чтобы в этой версии не хватало утешительных моментов. Вымирание было не столь катастрофическим — для того чтобы увидеть дерево, не обязательно было ехать в ботанический сад. У меня было семнадцать новых романов Джейн Остен и два значительно переписанных. «Нортенгерское аббатство» превратилось в более изящную смесь социальной сатиры и пародии на готический роман, а в «Доводах рассудка», теперь носивших название «Эллиоты», была лучше выписана второстепенная линия миссис Смит и мистера Эллиота. «Доводами рассудка» был назван другой роман, вышедший в двадцатые годы девятнадцатого века — в тот же период свет увидели также «Аннабель» и «Вевей». Вдохновением для этих двух послужило ее путешествие на материк длиною в год, деньги на которое у нее появились благодаря успеху вышедшего в 1819 году романа «Рейвенсвуд-холл» о загадочных брате и сестре, прибывших в Англию из Вест-Индии.

Я пришла в восторг от того, что ее стиль обрел новую глубину и подстроился под викторианские нормы морали, тенью накрывшие всю Англию, от того, как ее едкое остроумие трансформировалось в более сочувственное, но по-прежнему смешное понимание человеческой натуры. Нечто сродни Джордж Элиот, до встречи с которой она дожила — и которую, вероятно, воодушевила, поскольку в этой версии мира юная романистка начала писать раньше и после «Даниэля Деронды» успела выдать еще три книги. А Джейн Остен, соответственно, успела прочесть «Мидлмарч» и составить мнение о сестрах Бронте.

Я далеко не сразу осознала все последствия ее удлинившейся жизни, то, как появление еще семнадцати книг повлияло на ее положение в каноне. Был период, когда романы Джейн считались новинкой, когда никто их еще не читал, но рябь от этой перемены в поле вероятностей разошлась во все стороны, устаревшие воспоминания сменились новыми, и несоответствия вплелись в канву истории — все, как объясняла Ева Фармер. Биографии Джейн Остен, описывавшие ее жизнь длиной в восемьдесят семь лет, а не в сорок один год, начали выходить одна за другой, и вскоре найти старые стало почти невозможно.

Ученые были счастливы и с воодушевлением принялись за анализ новых романов Остен, однако в массовом сознании знак качества — это дефицит. Одним из последствий внезапного обилия ее романов стало понижение ее статуса в литературном мире — теперь Джейн Остен считали лучшей из второго эшелона, кем-то наподобие Энтони Троллопа, с которым ее часто сравнивали. К нашей миссии, как и к самой Остен, относились с уважением, но без благоговейного трепета. Здесь бал правили Бронте: это они были писательницами девятнадцатого века, которых обожали все. В эту безмятежную эпоху их пламенная эмоциональность имела экзотический флер, которого Джейн Остен, выдержанная, ироничная и плодовитая, была лишена. Интереса к ним добавляло и то, что все проекты «Бронте» — а их было не меньше шести, — нацеленные на помощь их семье, неизменно оканчивались провалом: путешественники возвращались из прошлого душевнобольными, подхватив не поддающийся лечению штамм туберкулеза или вообще не возвращались, а короткие трагические жизни сестер все так же проходили без положительных изменений. Загадка. А кто же не любит загадки?

Я не жалела о спасении жизни Джейн, но испытывала безотчетное восхищение сестрами Бронте; их нежелание быть спасенными перекликалось с тяготившими меня мыслями об изменении прошлого. Я не могла решить, как поступить дальше: заниматься путешествиями во времени мне больше не хотелось, однако увольняться из института я не торопилась. Возможно, это уныние, столь нехарактерное для меня, однажды пройдет и я снова почувствую жажду новых впечатлений и страсть к приключениям, которые заставили меня перевернуть свою жизнь с ног на голову ради Джейн Остен. Ближе к концу отпуска я решила пересдать свою квартиру и хотя бы на время вернуться в институт.

Я выехала на несколько дней раньше, чтобы по пути заглянуть в Лондон, сочтя, что прогуляться по городу, который я в последний раз видела в 1815 году, будет любопытно. Но он теперь состоял из глянцевых небоскребов и дорогих кофеен, между которыми то тут, то там нелепо проглядывали древние здания, отчего контраст между прошлым и настоящим удручал еще сильнее. Я заблудилась и не смогла отыскать ни следа девятнадцатого века без отпечатка новодела. Вымотавшись за три дня блужданий, я села на поезд до Чотона.

Здешний «Мир Джейн Остен» не был продуман до мелочей, как в моем мире, хотя Большой дом по-прежнему совмещал в себе исследовательский центр и гостиницу, где я забронировала номер, но смутилась, когда обнаружила, что там знают, кто я. Свое участие в проекте «Джейн Остен» я старалась не афишировать, рассказывать о прошлом не любила. Не потому, что не была там счастлива, но наоборот — потому что была.

— Для нас честь принимать вас, — сказала консьержка, регистрируя меня. — Надеюсь, вам удастся побывать на нашей экскурсии «Черная лестница», и вы расскажете нам, похожа ли недавно реконструированная кухня на настоящую.

— Я ни разу не спускалась там в кухню, — сказала я, но она меня не слушала.

— Представляете, Уильям Финекен тоже был здесь — всего пару дней назад! Сказал, что обои в малой гостиной совсем не те.

— Жаль, что я с ним разминулась, — выдохнула я, радуясь, что увернулась от опасности.

Но откладывать момент встречи и дальше вряд ли выйдет: велики шансы, что я увижу Лиама, когда вернусь в институт. Я надеялась лишь на то, что он к тому моменту уволится, сочтя свою нынешнюю жизнь куда более интересной, чем перемещения во времени. А может, он пройдет коррекцию — тогда все у нас будет в порядке. Или, может, ее пройду я.

— Как вам с ним работалось? — спросила консьержка.

— Прекра-асно, — с преувеличенно американским акцентом ответила я. — Просто прекрасно.

Побродив два дня