Невеста Моцарта - Елена Лабрус

И опять мимо. Я откинула папочку за ненадобностью и тяжело вздохнула. С особняком ничего. С делом по антиквариату — опять ничего.

— Что ты ищешь, девочка моя? — подняла соскользнувшую на пол папку мама.

— Я и сама не знаю, — придержав за крышечку чайник, я налила себе свежую порцию чая. — Но мне кажется, что дядя Ильдар, папин особняк и этот коллекционер, которого интересуют картины в запасниках твоего музея как-то связаны. И связаны с Моцартом. Как его, кстати, зовут?

— Коллекционера? — поставила мама на стол очередной поднос с горячим печеньем. В кухне запахло свежей выпечкой. — Шахманов Модест Спартакович.

Я потянулась было за чашкой, но рука замерла на полпути.

— Подожди!

Мама удивлённо подняла на меня глаза.

— Мы были на прошлой неделе у Разумовского на закрытом показе, — вместо чашки, я взяла карандашик. — И он знакомил нас с этим Шахмановым. Меня и Сергея. Такой невысокий полный мужик…

— … в интересных очках? — продолжила мама.

— Да, — ткнула я карандашом в блокнот. — С пантерами на заушниках.

— И сапфирами, — добавила мама, — в оправе.

Шахманов Модест Спартакович, записала я.

— И этот Шахманов подбивал тебя на кражу?

— Вот если по справедливости, — отставила она поднос, бросила на стол прихватку и села. — Я, конечно, зря назвала это кражей. Я ведь проверила ту картину. Пробила номер по базе. Она ведь в музее действительно не значится. Нет, номер такой есть. Но под ним хранится совсем другой экспонат, понимаешь? Совсем не Ван Эйк.

— Ван Эйк? — вытаращила я глаза.

— А ты думаешь, за тебя я предложила бы какого-нибудь Куккука? Что-то вспомнила про него, беднягу, когда про подписи Шишкина с Айвазовским говорила, — показал она на папочку.

— Куккук?!

— Маринус Адриан Куккук, как и Шишкин, учился в дюссельдорфской школе, поэтому манера его письма напоминает шишкинскую. Подделки Шишкина чаще всего делают именно с его работ…

— Так, погоди, не отвлекайся, мам, — перебила я. — Откуда у вас вообще Ван Эйк?

— У нас его и нет, солнышко, — развела она руками. — Его вообще нет ни в одном музее России. Но, насколько я поняла по изнанке картины, она могла быть из той коллекции Эрмитажа, что советское правительство распродавало в тридцатые годы. Николай Первый купил эту работу голландца Яна ван Эйка у самого короля Нидерландов. А в коллекции Екатерины Великой, кроме него были и Тициан, и Рембрандт. В ту распродажу кроме живописи попали и византийские эмали, и гравюры, и скифское золото.

— Но ты только что сказала, что он есть.

— Да, девочка моя. Он стоит между «Спуском в новую шахту» и «Стройкой заводских цехов» под номером замечательной картины «Работница», что была передана в дар Курской картинной галерее на родину художника к его очередному юбилею лет сорок назад. Вместо полотна советского реализма на холсте с подрамником, — показала она широко разведёнными руками, а затем свела их почти на половину, — северное возрождение, дубовая доска, масло. Потускневшая, конечно, но ещё в неплохом состоянии. Ещё. Сколько она там протянет и предположить не возьмусь, — вздохнула мама.

— А если ты скажешь руководству музея про Ван Эйка?

— Упаси бог! — подняла она обе руки. — Они его скорее сожгут в печи, чтобы и следа не осталось, чем станут выяснять откуда он. Начнётся шумиха, проверки, комиссии, следствие. Один раз мы через это уже проходили. Ничего хорошего не вышло.

— А он дорого стоит?

— Если он настоящий, то боюсь даже предположить. Думаю, десятки миллионов долларов, — встала она и поставила в раковину остывший поднос. — И знаешь, что удивительно. Он не замечен ни в каталогах подделок, ни на аукционах. Не заявлен как похищенный. Идеальный провенанс. Атрибутирован Эрмитажем ещё в тридцатые годы. А значит, с тех пор хранился в одной из частных коллекций, куда, возможно, и был изначально продан. Имена владельцев таких коллекций не принято называть вслух. Твоему отцу за каждую из показанных работ предложили, — она кашлянула, — по миллиону долларов. Наличными.

И мне стоило бы присвистуть. Но я никак не могла понять:

— Но как тогда картина могла попасть в музей? Зачем? Откуда?

— Я думала над этим. И единственное, что мне пришло в голову: её здесь спрятали. Похитили и спрятали. До лучших времён.

— Но ты же говоришь, что в списках краденого картина не значится.

— Это если Национальный музей Лондона или Лувр ограбят, будет скандал, пресса, полиция, поиски. А когда из особняка какого-нибудь миллиардера вынесут десяток другой ценных лотов, я думаю, в лучшем случае он наймёт частного детектива, чем озвучит на весь мир своё имя.

— Но ты его знаешь? Настоящего владельца Ван Эйка?

— Нет, конечно. Но я знаю, что ценителей, кто купили бы его за те деньги, что он стоит, в мире не больше двух десятков. И это не Шахманов.

— Но ты их знаешь?

— Нет. Но их знают в той неслучайной горстке людей, что приглашают на показы к Разумовскому.

Я замерла.

— То есть Шахманов просто посредник?

Мама кивнула. А потом ей снова позвонили, и она отвлеклась. Да и мне было пора, потому что, кажется, я поняла…

— Мам, ты сказала, что подобное вы уже проходили. Что именно? Найденный в музее, ценный, но неучтённый экспонат? — спросила я на следующий день.

Всю ночь я просидела на полу в библиотеке. И до кровавых зайчиков в глазах пялилась в ноутбук, разыскивая информацию по Шахманову, Разумовскому и Куккуку заодно.

Нет, Куккука я в свой список не внесла. Его и правда было жалко — он стал известен только потому, что из него «делали» Шишкина. А вот братья Ван Эйк были вписаны мной в одну карточку с двумя полотнами Вермеера, пучком волос Наполеона (надеюсь, не лобковых), что он подарил своему камердинеру, редкой монетой в десять центов, скрипкой, портретом некой обширной обнажённой дамы, китайской вазой и словно вскользь упомянутых Рембрандта, Мане и Дега — всего восемнадцать предметов, похищенные сорок лет назад и уже тогда оценённые более чем в полмиллиарда долларов.

Они все считались безвозвратно утерянными, пока двадцать лет назад целлюлитная дама не была продана за двадцать миллионов, словно вынырнув из небытия на аукционе Бонхамс. Мне удалось найти старую заметку, что освещала это событие.

«Конечно, ничего из ряда вон выходящего, да и дама, возможно, была не та: британский художник любил писать натурщиков больших размеров и вообще ещё жив, но…», — написал автор статьи. А далее была ссылка на фото британской газеты, вскользь упомянувшей похищение. Они скупо, через запятую и перечислили экспонаты, без подробностей, не все, и так же скупо пособолезновали владельцу: Александр Вальд потерял при ограблении сына. Чёрно-белое фото мальчишки лет семи, которого то ли задушили, то ли сам он задохнулся, прячась в пыльной портьере, увидев похитителей, тоже прилагалось. В официальном отчёте полиции указали асфикцию. На попытках разобраться в медицинских терминах удушения (странгуляционное, компрессионное, обтурационное) меня вчера и срезало.