Последний вечер в Лондоне - Карен Уайт

Затем остановилась. По всей квартире горел свет, а из гостиной доносилась музыка граммофона. Она узнала песню – под нее она танцевала с Грэмом на свадьбе Софии в Овенден-Холле. «Begin the Beguine».

Но ее привел в чувство не свет и не музыка. Это был запах. Запах холодной шерсти и сандалового мыла. Запах Грэма. Ева побежала в гостиную, по пути споткнулась и чуть не упала, в последний момент ухватившись за спинку кресла.

Прешес стояла в одиночестве, покачиваясь в такт музыке. Сквозь пьяный туман Ева увидела, что на ней серебристое вечернее платье, облегавшее все ее изгибы, как вторая кожа. На кушетке лежала небрежно брошенная шуба, которую Ева точно вешала в шкаф.

Она захлопала глазами.

– Где Грэм?

Прешес перестала покачиваться и сняла иглу с пластинки.

– Он был тут. У него было всего несколько часов, и он хотел видеть тебя. Хотел сказать тебе, что он в порядке.

– Но…

Ева не могла подобрать слова.

– Грэм хотел отметить Новый год, поэтому попросил меня одеться и налить шампанского. Дэвид и София, оказывается, скопили его целую кучу. – Она одарила Еву слабой улыбкой. – Он сказал, что этот Новый год может стать для него последним, поэтому хотел встретить его со вкусом. Я одолжила твою норковую шубу – надеюсь, ты не против. – Она еще раз попыталась улыбнуться, но улыбка быстро растаяла. – Он хотел тебя, Ева. Он действительно хотел тебя. А я просто случайно была в наличии.

Только сейчас Ева заметила на пристенном столике бутылку шампанского, рядом – два пустых бокала, на одном из которых виднелся след губной помады.

– Он был здесь. – От облегчения ее ноги превратились в вату, и она осела на кушетку. – Он жив.

Прешес села рядом и взяла ее за руки.

– Да, Ева. София узнала об этом только вчера и не хотела портить сюрприз. Но разве это не прекрасная новость? Он опустился на парашюте в воду, а затем его подобрала датская рыбацкая лодка. Дэвид уверен, что операцию рассекретили, что немцы каким-то образом были предупреждены и ждали их. Датчанам пришлось прятать Грэма, пока они не смогли переправить его обратно в Англию. Им запретили называть его имя в радиопереговорах или подтверждать, что он выжил, до тех пор, пока он не доберется до берегов Британии.

Ева кивала. Сердце сжималось в ее груди, мешая дышать.

– Ты сказала ему, где я была?

Гладкий лоб Прешес наморщился.

– Он догадался. Но я сказала ему, что ты не хотела идти.

Еве захотелось рассмеяться от искренности слов подруги, но она была слишком потрясена.

– Он вернется?

Прешес покачала головой.

– Он сказал, что ему могут не давать отпуск какое-то время.

С губ Евы сорвался стон. Прешес положила руку ей на плечо.

– Уходя, он что-то обронил. Мне кажется, это подарок тебе на Рождество.

Ева подумала о золотых запонках, которые она купила Грэму в «Селфриджизе», о том, как она откладывала деньги, чтобы приобрести что-то особенное. Они были выполнены в форме дельфинов, и она знала, что запонки будут смотреться великолепно. Но они, завернутые и украшенные ленточками, все еще лежали в шкафу.

– Правда?

Прешес поднялась.

– Он не был упакован, так что не знаю, был ли это подарок, – но, по мне, он определенно похож на подарок.

В глазах защипало, когда Ева вспомнила тот день в парке, когда Грэм подарил ей дельфина из слоновой кости, а она сказала ему, что не любит сюрпризы.

Прешес мягким движением положила предмет на вытянутую ладонь Евы. Это была маленькая брошь в форме крылатой нашивки ВВС, поблескивающая россыпью бриллиантов и выложенными красными камешками буквами RAF [26] в верхней части. Ева смотрела на брошь, и ей нестерпимо хотелось плакать.

– Она очаровательна. Жаль, он не знает, что она мне понравилась.

– Он…

Прешес прикусила губу.

– Что он?

– Он спросил меня по поводу норковой шубы – откуда она взялась. И догадался, что она от Алекса. Врать было бессмысленно. Он бы мне все равно не поверил.

Еву затрясло.

– И что он сказал?

– Он сказал… – Прешес закрыла глаза, словно хотела убедиться, что все правильно запомнила. – Он просил тебя передать привет Алексу. Сказал, что надеется, что вы вместе будете счастливы.

Ева резко поднялась, в голове все поплыло.

– Я должна пойти к нему. Все объяснить. Куда он ушел?

Прешес покачала головой, в ее глазах стояли слезы.

– Его переправили на новую авиабазу. Он сказал, что сам не знает, куда.

– И потом он ушел? Ничего больше не сказал?

– Только… – Прешес сглотнула, опустив голову, сияние люстры окрасило кончики ее волос в золотой цвет.

– Что только?

– Я не очень поняла. Что-то насчет… – Она нахмурила лоб. – Насчет того, что дом у моря оказался просто глупой мечтой. Я хотела спросить его, что это значит, чтобы потом передать тебе, но он не стал ждать.

Ева почувствовала, как комната принялась качаться и вертеться, точно так же как ее сердце и голова. Она беззвучно упала на кушетку; брошь, крепко сжатая в руке, до крови впилась в кожу.

Лондон

май 1940 года

На протяжении всей зимы и начала весны сорокового года Ева почти не спала, дрейфуя сквозь дни и ночи, словно призрак. Она вспоминала рассказы матери о том, как та ощущала себя мертвой в душе в тот год, который они провели в ночлежке. Ева никогда не могла понять, как человек может продолжать существовать и при этом чувствовать себя мертвым. Теперь она понимала.

Она проводила свои дни, работая в Доме Луштак, доводя до совершенства свое сценическое мастерство, исполняя роль женщины, которую ничто не тревожило. Благодаря работе она всегда была занята; казалось, что перспектива войны и новое нормирование еще не добрались до клиентов мадам Луштак. Они до сих пор покупали наряды к грядущим светским сезонам, в том числе и необходимую охотничью экипировку на осень в Шотландию. Мистер Данек лишь покачивал головой и прятал зарплату в карман. «Кушать нужно всем», – говорил он.

Ева тоже прятала свою зарплату, с каждым разом все больше и больше откладывая для матери. Она отдавала деньги Алексу взамен на его обещание, что деньги окажутся там, куда им надлежало попасть, не раскрывая при этом адреса. Это была еще одна вещь, которую он от нее утаивал, – очередная нить, привязавшая ее к нему. Еще одна вещь, от которой не существовало убежища. Она целиком и полностью была в его власти. И ей приходилась верить, что он говорит правду. Других вариантов у нее не было.