Волынский. Кабинет-Министр Артемий Волынский - Зинаида Чиркова

Завитки каштановых волос спускались до плеч — Артемий узнал их. В походе на Персию Пётр отрезал свои роскошные длинные волосы и приказал сделать из них парик. И теперь волосы покрывали его большую голову, оставляя открытым лоб и закрывая маленькие изящные уши.

В первое мгновение Артемию показалось, что это Пётр — живой, собственной персоной сидит на троне под красным бархатным балдахином. Но неестественная неподвижность лица, странная омертвелость всех членов заставляла понять, что это восковая фигура самодержца. Артемий слышал от придворных, что сразу после кончины царя архитектор и скульптор Растрелли снял с него посмертную маску, тщательно вымерил все объёмы его громоздкого тела и принялся за лепку восковой фигуры.

Рядом с троном возвышалась горка, на которой лежала посмертная маска, полузакрытая чёрным саваном.

Артемий снова поёжился от суеверного страха. Царь сидел перед ним такой, каким он знал его. Только вот никогда Пётр не был таким неподвижным — всегда движение, всегда порывистость, всегда торопливость. И голова его теперь не тряслась, как обычно, и руки спокойно лежали на подлокотниках кресла.

Да и одет он был не так, как привык его видеть Артемий. Вместо походного поношенного камзола на нём был роскошный голубой с серебряными позументами камзол, через грудь протянулась широкая лента Андреевского ордена, красные чулки обтягивали икры ног, а на башмаках, явно изготовленных уже после кончины Петра, красовались огромные пряжки со сверкающими бриллиантами. Из-под рукавов камзола выглядывали белоснежные волны кружевных манжет, и вся голова утопала в такой же пене нежнейших кружев. Нет, не походил этот парадный царь на живого, порывистого царя.

Артемий прошёл к фигуре, низко склонился перед ней и тихонько произнёс:

— Здравствуй, государь!

И словно бы в ответ на это приветствие что-то заскрежетало в груди и ногах фигуры, заскрипело, затикало.

Артемий удивлённо и со страхом отскочил. Ему показалось, что фигура шевельнулась, и он уже хотел, не помня себя, бежать из Кунсткамеры, но преодолел свой страх. «Что будет, то будет», — сказал он себе.

Фигура действительно шевельнулась, медленно и тяжко поднялась во весь свой громадный рост. И снова застыла.

Пётр Алексеевич стоял возле своего трона и пронзительно смотрел умело нарисованными глазами на Волынского.

Артемий ещё раз поклонился царю, низко-низко, почти касаясь наборного паркета пола, застланного персидским ковром, пальцами вытянутой руки. Когда он выпрямился, снова послышался железный скрежет и шорох, фигура подняла руку, словно подавая ладонь для рукопожатия.

Артемий в изумлении смотрел на восковую фигуру, только теперь начиная опознавать, что значил этот железный скрип и скрежет.

— Умно придумали, — сквозь зубы процедил он.

Фигура вскинула другую руку, словно бы выпроваживая посетителя за двери.

Потом Артемий увидел, как всё так же медленно и осторожно фигура опустилась на своё место и застыла в прежней позе.

Он перевёл дух, ещё раз склонился перед восковой фигурой царя и выскочил вон.

Служитель подошёл к нему почтительно и робко.

— Фортуна, — шепнул он, — редко кому удаётся поднять фигуру, скрыта пружинка под ногами. Фортуна — наступишь на ту пружинку ногой, и царь встанет, а нет — так и будет сидеть...

«Фортуна, — злобно подумал Артемий. — Хороша фортуна, хорошо счастье, коли отрешён я от всех должностей и сижу сиднем в тоскливой и сонной Москве. Нет, тут не фортуна, чистая случайность: наступил ногой — и царь встал и подал руку, а потом выпроводил вон одним мановением руки. Вот бы такими были все цари, чтобы царила без них справедливость и благодать...»

Но это были уже совершенно посторонние мысли, и Артемий быстро прогнал их.

Однако встреча с восковой фигурой Петра произвела на него такое впечатление, что вечером, на многолюдном придворном приёме он попытался кое-кому сказать об этом. Его оборвали с коротким смешком: стоит себе фигура в Кунсткамере — вот и пусть стоит. Хотели было во дворце поставить, да ведь как живой, пройти мимо нельзя, всё глядит пронзительно и печально. Задвинули среди уродов, там ему и место...

Раззолоченные вельможи и сановники холодно и пренебрежительно отнеслись к Волынскому. Да и слава за ним тянулась нехорошая — будто бы казнокрад, да и роду не слишком большого, мало что женат на двоюродной сестре Петра, так ведь Петра больше уже нет, а есть Екатерина I, императрица и государыня, а она не слишком-то жалует родичей царя. Выписала из-за границы своих родичей — Скавронских, им первое место и честь, а они всего-навсего крестьяне, дикие, необразованные, ни встать, ни сесть. Но Екатерина пожаловала им титулы, и вышли лифляндские крестьяне в князья да графья, определила им вотчины и деревеньки, приписала людишек. И хоть смеются над ними родовитые втихомолку, а вслух никто не смеет и слова сказать — строгий догляд светлейшего пресекает все разговоры.

Артемий с грустью смотрел на пиршество. Он тоже был приглашён к столу государыни, хоть и посажен не на первые места. Траур по царю давно кончился. Екатерина уже занималась устройством брака своей старшей дочери, Анны Петровны, с голштинским герцогом, и эта пара являлась перед светлыми очами Меншикова во всём своём блеске.

Окинув немного косящими глазами стол, Екатерина вдруг обнаружила среди гостей и Артемия. Она всё ещё помнила, как легко и красиво танцевал он с ней под зорким взглядом мужа, что был Волынский много дружен с Видимом Монсом, — вспомнила, расчувствовалась и подозвала Артемия к себе поближе.

Он поцеловал её руку, всё ещё белую и пышную, она же поднесла ему чарку водки и тихо сказала:

— Выпей за упокой...

И непонятно было, за упокой кого — то ли Петра, то ли Монса.

Артемий пригубил и поставил перед собой чарку: пить он никогда не был горазд, хоть и мог учиться этому у Петра.

— Расскажи, что ты и как? И какая семья?

Он стал было говорить, что бабёнка и девчонки пока остались в Москве, а сам он живёт с деревенек, данных за женой, но скучает. Но Екатерина уже не слушала, отвернувшись к Меншикову, который шептал ей на ухо что-то, верно, смешное, чему она очень смеялась.

Артемий замолк.

— А я привёз государыне подарок, — несмело вставил он в речь светлейшего.

Глаза всех обратились к Артемию. Виданное ли дело — подарки самой государыне, когда все ждут подарков от неё.

Он выложил прямо среди серебряной и золотой посуды туго завязанный свёрток. Екатерина с интересом смотрела на него.

— И что ж там? — не вытерпев, спросила она.

Артемий нарочито медленно развязывал узелки на ткани. За столом воцарилось молчание.

На большой белой тряпице лежала посреди стола простая гренадерская фуражка.

Екатерина в недоумении подняла на Волынского глаза.