Екатерина Великая - Николай Павленко

Планам Екатерины не суждено было осуществиться: коалиция, не успев возникнуть и разработать план действий, распалась. Почти одновременно отправились в лучший из миров два монарха: австрийский император Леопольд II, которого, по слухам, отравили, и шведский король Густав III, ставший жертвой террористической акции. «Перед вечером приехал, — читаем в Дневнике Храповицкого под 13 марта 1792 года, — с известием, что в маскараде 5 марта нашего стиля застрелили короля шведского, Густава III, но он еще жив». Через две недели получена обнадеживающая депеша — «шведский король вышел из опасности». Прошло еще две недели, и 18 марта пришло уведомление о смерти короля без указания ее причины. Наконец 7 апреля императрица получила известие об обстоятельствах смерти: по вскрытии тела нашли пулю, гвозди и дробь[277].

Известие не на шутку встревожило императрицу. 4 апреля она писала Гримму: «…Я боюсь одуреть от всех потрясающих нервы событий, каковы, например, неожиданная смерть императора, убийство короля шведского, развязка событий, ежедневно ожидаемая во Франции, да еще бедная королева португальская вздумала сойти с ума». В следующем послании, от 14 апреля, Екатерина извещала Гримма о готовившемся лично на нее покушении: «Якобинцы печатают и объявляют на все страны, что собираются убить меня и поспешили отправить с этой целью трех или четырех человек, которых приметы мне отовсюду присылают»[278]. Были приняты ответные меры: разослали указ, извещавший о якобы прибывшем через Кенигсберг французе «с злым умыслом на здравие ее величества». Предписывалось усилить контроль за приезжающими в Россию, а также бдительнее охранять резиденцию императрицы.

Террористический акт, конечно же, потряс императрицу, посеял в ней страх за свою судьбу. Но где-то в тайниках души она не то чтобы радовалась гибели шведского короля, но расценивала эту гибель как предлог для развала коалиции, для ее освобождения от обязательства раскошеливаться и отправлять войска во Францию. Первоочередным Екатерина считала польский вопрос, лишь после решения которого она намеревалась вплотную заняться революционной Францией[279].

Приходили и радостные вести. 9 мая 1792 года Храповицкий зарегистрировал радужное настроение императрицы в связи с победой австрийцев над французами. Радостью она поспешила поделиться с Гриммом. 9 мая она ему писала: «Я вчера получила известие, что при первом столкновении в Монсе французская сволочь была хорошо встречена австрийским войском. Я очень этим довольна, только удары могут исцелить этих сумасбродов» [280].

Радостное настроение продолжалось недолго, всего четыре месяца: набравшиеся военного опыта французские войска одерживают одну победу за другой, овладевают Савоей, Ниццей, Фландрией, Брабантом. «Сумасброды» и «оборванцы», как называла Екатерина французские войска, громят армии немцев и австрийцев. Императрица в гневе: «Вшивая Шампань, — злословила она в письме к Гримму, — станет теперь плодоносной от того навоза, который немцы в ней оставили». Но самый страшный удар императрице нанесли не известия о военных неудачах австрийцев и немцев, а полученная 2 февраля 1793 года депеша о казни Людовика XVI, совершенной 21 января того же года. Двор пребывал в трауре. Храповицкий отметил, что потрясение, переживаемое императрицей, было примерно таким же, как при кончине ее фаворитов Ланского и Потемкина: «С получением известия о злодейском умерщвлении короля французов ее величество слегла в постель и больна и печальна». Из ее уст даже вырвалась фраза: «Нужно искоренить всех французов, чтобы и имя этого народа исчезло». Русский двор оделся в шестинедельный траур.

Поэт Г. Р. Державин написал стихотворение с осуждением казни — «На панихиду Людовика XVI». Печалью были охвачены и провинциальные дворяне. Известный мемуарист А. Т. Болотов отозвался об этом событии так: «Возгремел повсюду у нас слух и поразительное для всей Европы о бешенстве французских революционистов и казнении ими своего доброго и невинного короля Людовика XVI. Мы не могли без содрогания читать обстоятельное описание о сем страшном происшествии, сообщенное свету в гамбургской газете». Казнь короля привлекла внимание не только Болотова: по просьбе дворян округи он перевел на русский все статьи, относящиеся к этому событию, «из коих набралась целая книжка». Болотов выразил радость по поводу известия о выселении из России всех французов, к его огорчению не состоявшемся: они продолжали выступать «развратителями нашего юношества»[281].

Болотов имел в виду указ императрицы, обнародованный сразу же после казни короля: из России подлежали выселению все французы, за исключением тех, кто даст присягу на верность монархии и заявит о своем «омерзении к идеям французской революции». Указ не имел успеха: по данным А. Брикнера в России в это время проживало около 1500 французов, из коих только 48 согласились дать требуемую присягу.

Другая мера правительства, которая должна была воспрепятствовать проникновению в Россию революционной заразы, состояла в ужесточении режима при досмотре ввозимой в Россию литературы. С этой целью в Петербурге, Москве, Риге, Одессе и при Радзивилловской таможне была учреждена специальная цензура. Были запрещены к ввозу и распространению не только книги на иностранных языках, но даже, казалось бы, невинная трагедия Я. Б. Княжнина «Вадим Новгородский», описывавшая восстание в Новгороде, хотя и подавленное, но все равно вызвавшее гнев императрицы. Президенту Российской академии наук Е. Р. Дашковой за напечатание «Вадима Новгородского» императрица объявила выговор.

Екатерина понимала, что самым эффективным средством подавления революции во Франции было бы вооруженное вмешательство в ее внутренние дела, но после распада сколоченной ею коалиции она не имела ни возможности, ни большого желания действовать против революции в одиночестве. Пришлось довольствоваться советами и моральной поддержкой сил, выступавших в защиту монархии. Правда, императрице пришлось и раскошелиться — она оказывала щедрую финансовую помощь французским эмигрантам, нашедшим приют как в России, так и в других странах с монархическим правлением. Так, она выдала взаймы французским принцам два миллиона рублей, а Людовику XVI, после того как у него было конфисковано все движимое и недвижимое имущество, перевела 100 тысяч франков. Эти расходы дополнялись займами для организации похода коалиционных войск, а также расходами на содержание французской колонии эмигрантов.

Ограниченные возможности противодействовать успехам французской революции вне пределов России императрица компенсировала суровыми расправами с лицами, в той или иной форме поддерживавшими революционные начинания в Париже, — возможности для этого у абсолютистского режима были неограниченные. Главными своими идейными противниками Екатерина считала, конечно, не Княжнина, а А. Н. Радищева и Н. И. Новикова.