Введение в общую культурно-историческую психологию - Александр Александрович Шевцов

из-за чрезмерной сложности: «Мое намерение не простиралось далее преобразования моих собственных мыслей и построения на участке, полностью принадлежащем мне» (Декарт, 1953, с.20). Просто стать хозяином того, что и так уже тебе принадлежит.

Декарт обосновывает это вполне в духе общественной психологии. «Решение отделаться от всех принятых на веру мнений» связано с тем, что «мир составлен только из двух сортов умов, ни одному из которых мое намерение не подходит. Во-первых, из тех, которые, мня себя умнее, чем они есть на самом деле, не могут удержаться от поспешных суждений и не имеют достаточно терпения, чтобы вести свои мысли по порядку… <…> Во-вторых, из тех, которые достаточно разумны и скромны, чтобы считать себя менее способными отличать истину от лжи, чем другие, у которых они могут поучиться. Эти должны довольствоваться тем, чтобы следовать мнениям других, не занимаясь собственными поисками лучших мнений» (Там же). «Таким образом, привычка и пример убеждают нас больше, чем точное знание» (Там же, с.21).

Это последнее напоминает мне выводы кросс-культурных исследований М.Коула, в которых он экспериментально исследует те же самые механизмы психики: «Показательным примером является решение силлогизмов. В работе с кпелле мы повторили опыты А.Лурии по логическому рассуждению и обнаружили, что необучающиеся в школе испытуемые склонны опираться на собственное эмпирическое знание и игнорировать логические рассуждения. Например:

Если Хуан и Хосе пьют много пива, мэр города сердится.

Хуан и Хосе сейчас пьют много пива.

Как ты думаешь, сердится ли на них мэр?

Вместо того, чтобы дать очевидный, простой логический ответ, люди нередко пытаются обосновать свои высказывания знанием конкретных людей, говоря, например: “Да нет, столько людей пьет пиво, что мэру сердиться?”»

(Коул, с.104).

Вот теперь можно снова вернуться к «Рассуждению о методе». Словно почувствовав недостаточность собственного определения понятия «разум», Декарт пытается определить, исходя из чего можно оценивать разум: «Что касается меня, то я никогда не считал свой разум более совершенным, чем у других, и часто даже желал иметь столь быструю мысль или столь ясное и отчетливое воображение, или такую обширную и надежную память, как у некоторых других. Иных качеств, которые требовались бы для совершенства ума, кроме названных, указать не могу; что же касается разума или здравомыслия, то поскольку это есть единственная вещь, делающая нас людьми и отличающая нас от животных, то я хочу верить, что он полностью наличествует в каждом» (Декарт, 1953, с.10).

Выделим качества разума:

– скорость мысли (сообразительность?);

– ясное и отчетливое воображение;

– обширная и надежная память.

Добавим к этому ранее названные способности разума:

– способность правильно рассуждать;

– способность отличать истину от заблуждения.

И опять мы имеем бытовые психологические понятия, которые требуют своего исследования. Например, что такое «быстрая мысль»? Это скорость протекания нервных импульсов или особенность «архитектуры» разума конкретного человека, позволяющая хозяину иметь более быстрый доступ к информации и более короткие пути решения задач, чем другим? В первом случае, это вопрос психофизиологический. Во втором чисто психологический и более того, прикладной, потому что позволяет работать над самосовершенствованием. Далее, второй случай, безусловно, имеет отношение к культурно-исторической психологии, потому что подобная «архитектура», если она различается у разных людей, должна иметь и различающийся генезис, то есть развитие и историю. А что может определить эти различия, кроме культуры, в которой они заложены на уровне общества? Однако предмет исследования в первом приближении определен, и в этом великая заслуга Декарта.

Однако не будем забывать и о второй парадигме, то есть о том, что ведет Декарта. «С помощью этого метода я собрал уже многие плоды, – это он пишет лет через двадцать после того, как к нему пришло озарение и открылся метод, – хотя в суждении о самом себе стараюсь склоняться более к недоверию, чем к самомнению. И хотя, рассматривая взором философа различные действия и предприятия людей, я не могу найти почти ни одного, которое не казалось бы мне суетным и бесполезным, однако я не могу не чувствовать особого удовлетворения по поводу успехов, какие, по моему мнению, я уже сделал в отыскании истины, и на будущее питаю надежды и осмеливаюсь даже думать, что если между чисто человеческими занятиями есть действительно хорошее и важное занятие, то это именно то, которое я избрал» (Декарт, 1953, с.11).

С одной стороны, здесь явно присутствует струя мышления исключительности. Это дает нам возможность предположить, что «занятие», которое он избрал, в качестве основного психологического рычага, привлекавшего к нему людей, дает именно это чувство исключительности. Иначе говоря, человек, входящий в заявленное сообщество, начинает ощущать себя исключительным человеком, а это стоит многого. Занятие же это – наука!

Следовательно, вот эта, выделенная мною, незаметная и даже смешная в своей хвастливости, фраза Декарта является одним из основных рычагов, сделавших тот колоссальный переворот, благодаря которому мы имеем современное общество. Конечно, нельзя приписать Декарту, что он изобрел потребность в исключительности. Нет, он всего лишь подсказал искателям исключительности в семнадцатом веке, где ее определенно можно найти. И мы видим характерный для «века разума» тип салонного ученого, которого приглашают как изюминку вечера, с которым уважительно считаются аристократы и богачи, с которым считают за обязанность переписываться императрицы. Благодаря этой фразе, ученый обретает статус жреца. И ведь за этим отнюдь не только уважение к жрецу истины и света знаний, здесь ведь и страх перед сумасшедшим ученым, который такое может наизобретать!..

Как рождается у Декарта образ его метода? С психологической точки зрения, здесь тоже, безусловно, присутствуют и скрытая парадигма, и материал для культурно-исторического исследования: «С детства я был обучен наукам, и так как меня уверили, что с их помощью можно приобрести ясное и надежное познание всего полезного для жизни, то у меня было чрезвычайно большое желание изучить эти науки. Но как только я окончил курс учения, завершаемый обычно принятием в ряды ученых, я совершенно переменил свое мнение, ибо так запутался в сомнениях и заблуждениях, что, казалось, своими стараниями в учении достиг лишь одного: все более и более убеждался в своем незнании. А между тем я учился в одной из наиболее известных школ в Европе и полагал, что если и есть на земле где-нибудь ученые люди, то именно там и должны они быть. Я изучал там все, что изучали другие, и, не довольствуясь преподаваемыми сведениями, пробегал все попадавшиеся мне под руку книги, где трактуется о наиболее редкостных и любопытнейших науках. Вместе с тем я знал, что думают обо мне другие, и не замечал, чтобы меня считали ниже товарищей, среди которых некоторые уже предназначались к